— А где же красное дерево?
Равенских, тыча пальцем в потолок, говорил:
— Это выше этажом, у Плучека.
Мама никогда не устраивала папе сцен — это было невозможно в принципе. Ничем не попрекала, проявляя поистине великое терпение. Это был ее единственный брак. Откуда же такая житейская мудрость? Думаю, от арбатской бабушки. Однажды папа, придя после репетиции, сильно обидел маму, он бывал порой очень жесток. Она посмела открыто и прямо выразить свое мнение по поводу его жестких замечаний актерам: «Боренька, не все понимают твой убийственный юмор. Ты обижаешь людей и наживаешь себе врагов».
Помню, папа сильно разгневался, бегал по квартире, хлопая дверями, а потом, забежав ко мне в комнату, саркастично произнес: «Ты представляешь, Шурик, у нашей мамы есть МНЕНИЕ!» И она вся в слезах побежала к бабушке, уверенная, что там ее пожалеют. Но бабуля строго и тихо сказала: «Дочка, от него зависит так много людей. Ему трудно, прости и потерпи...» Как и все на свете, они ссорились. Папа был вспыльчив, мамины нервы не выдерживали, и тогда она просто убегала, а он говорил ей вслед: «Пойди пройдись по бульвару. Успокойся!»
Папа порой доверительно рассказывал маме, как разные молодые актрисы влюбляются в него. Ей было трудно относиться к этому с иронией. Она обижалась. Однажды к нам домой в девять утра заявилась молодая наглая кинозвезда:
— Я хочу видеть Равенских!
Мама ответила:
— Он спит. И я не буду будить его перед репетицией.
Но гостья настаивала:
— Разбудите! Для меня можно.
На следующий день мы с родителями гуляли в Звенигороде. Мама напомнила папе об этом визите, они наговорили друг другу резкостей. Она обиделась, села в электричку и уехала в Москву, а я осталась с папой. Всю дорогу он пытался объяснить мне, десятилетнему ребенку, что, наверное, ему лучше пожить одному: «Шурик, я знаю, со мной очень трудно. Как думаешь, если мы попробуем жить отдельно?» Я молчала намертво. Как только вернулись домой, папа сказал: «Галек, представляешь, она поджала губы и не проронила за всю дорогу ни слова!» А я всегда замолкала и уходила в свою комнату во время таких вспышек: не могла занять ничью сторону, тем более вмешаться — было смертельно жалко их обоих...
Со всех гастролей мама писала папе длиннющие письма, и он их сберег все до единого. Она была его ангелом-хранителем, посвятив ему всю свою жизнь. С появлением младшей сестренки у мамы хлопот прибавилось. Я всегда говорила: «У нас в семье три ребенка: папа, я и маленькая Галя». Свою вторую дочь папа назвал в честь жены. Она была поздним ребенком, и он ее безумно любил. Накануне очередного дня рождения спросил:
— Что тебе подарить?
Галя не задумываясь ответила:
— Кукольный театр.
Папа перерыл всю Москву, все склады, и коробка с дефицитным подарком была доставлена с шофером в Рузу, где мы отдыхали с мамой на зимних каникулах. Я была постарше Гали и уже понимала, что он не принадлежит нам с сестрой, как любой другой папа. Но тоже ждала от него подарков и умоляла: «Когда-нибудь поставь «Снегурочку» Островского. Пожалуйста. Это чудо!»
Однажды в нашу квартиру пришла телевизионная группа. Папа попросил: «Шурик, сейчас у нас будет съемка. Сядь в кресло, возьми книгу и сделай умное лицо». Я раскрыла любимую «Снегурочку». Папа вдруг остановил съемку: «Я же просил тебя сделать умное лицо! Взяла бы «Капитал» Маркса, что ли». Все расхохотались, а он махнул рукой: мол, ну ладно, и так сойдет.
