Возвращаюсь в нашу общагу и, едва переступив порог комнаты, чувствую: здесь был кто-то чужой. И этот «кто-то чужой» — женщина. Я стала в центре комнатки и внимательно обвела ее глазами. Вдруг вижу: маленькая картинка висит не на месте. Подхожу, приподнимаю ее, под ней на стене отпечаток женской руки, а внутри надпись: «Я». Так писала только я, но Саша никогда мою руку не прикрывал картинками. Он явно решил от меня скрыть этот чужой автограф…
А тут из Армении, отыграв Гамлета, вернулся Толя Солоницын. У нас с ним была дружеская традиция. Все еще спят, а мы сидим на кухне и пьем: я — чай, а Толя из огромной кружки... портвейн.
И вот встречаемся мы с Толей утром на кухне. Толя наливает в кружку портвейн. Я спрашиваю: «Ну как там ребята?
Как Саша?», а он, помолчав, отвечает: «Таня, а тебя предали…» — «Как предали?» — «Так… предали». А потом все мне и рассказал: «Знаешь, они в Ереване втроем — Збруев, Янковский и Абдулов — напропалую ухаживали за Алферовой. Как-то Ира им сказала: «Кто меня до памятника на руках донесет, того и выберу!» Збруев не смог, Янковский отказался, а Сашка мигом донес ее до памятника. Ты представляешь, Тань, он ведь бегом бежал!» «Ну и ладно, Толя, добежал так добежал….» — говорю в шутку. А потом не выдерживаю и переспрашиваю: «Толя, ты что, это серьезно?» А он в ответ: «Таня, я тебя так люблю, так верил в вашу любовь... И то, что я увидел, меня убило…» В тот момент я подумала: «Вот, значит, кто отпечаток руки на нашей стене оставил...»
От горя я словно застыла. Мне экзамены в ГИТИС сдавать, а тут Толя со своим известием.
Я занималась день и ночь, бывало, лягу на учебники, заплачу и усну…
В ГИТИС я тем не менее поступила. А тут и Саша возвратился с гастролей. Я молчу, он молчит... А что спрашивать, когда и так все понятно! Ну, спрошу я у него: «Чья это рука на стене?», он, естественно, начнет выкручиваться. Правду он мне точно не скажет. Да и нужна ли мне эта правда? Я ведь не хотела с ним расставаться.
И хотя я оставила эту картинку на новом месте, но кожей чувствовала: что-то происходит за моей спиной. Вокруг нас началась какая-то мышиная возня…
А еще я заметила, что Саша после гастролей стал сдержаннее в своих чувствах. И если раньше после съемок непременно заезжал домой, то теперь из аэропорта отправлялся прямо в театр.
Звонил и торопливо говорил: «Танюшка, нет времени, у меня спектакль». Это было что-то новое в наших отношениях…
Я ушла с головой в работу. У меня концерты, фестивали, гастроли... Мне даже порой не хотелось домой возвращаться. Ну что я буду сидеть там все время одна и ждать Сашу? И в «Ленкоме» я практически перестала появляться. Вернее, меня туда уже никто не звал. И если раньше мы с Никольским танцевали там на всех праздниках, теперь о нас разом забыли.
Вскоре нашу пару послали на гастроли в Югославию. Сашка провожает меня на вокзале, бежит вслед за поездом и кричит: «Танюшка! Танюшка!» Все артисты, высунувшись из окна, смотрят на него, а потом по сторонам: какая такая «Танюшка» с нами едет?
Меня потом Иосиф Кобзон спросил: «Боже мой! А кто это там бежит?» — «Абдулов». В «Москонцерте» никто не знал, что мы живем как муж и жена. Меня и так не любили, а если бы узнали, что живу с артистом «Ленкома», вообще из зависти сгнобили бы.
Саша стал все чаще ездить на съемки. Я оправдывала это тем, что он очень честолюбив, мечтает стать знаменитым и известным. Но я обманывалась. Потом он стал где-то пропадать. Забежит на минутку в общагу, что-то возьмет из вещей, чмокнет в щечку: «Ну все, я пошел». А еще я заметила: он избегает смотреть мне в глаза...
После моего возвращения из Югославии вообще все пошло наперекосяк. Вещи, что я привезла ему, не подошли: джинсы короткие, в куртку не влезает.
