С тех пор я всегда заглядывал в ее закуток. У меня разные девушки были, и вдруг эта — в очках, небольшого роста… Малышка просто. Но я сразу почувствовал: это — мое.
Ира устроилась в театр костюмером в девятом классе, чтобы получить рабочий стаж — она собиралась поступать в ГИТИС на театроведческий факультет. Родители возражали: отец, потомственный военный, племянник маршала Жукова, хотел, чтобы дочь стала военным юристом. Но Ирка его не послушалась, и тогда ей самой пришлось зарабатывать на жизнь: каждый день она гладила десятки килограммов белья, во время спектаклей переодевала актрис. Если не успевала все перегладить за день, приходилось уносить вещи домой — там ей помогала бабушка.
Вскоре я пригласил ее на свидание — мы гуляли по Москве и разговаривали.
Потом это повторилось, и было удивительно хорошо! Мы стали близки, но даже тогда я не сразу понял, что между нами происходит. До тех пор я не сталкивался ни с чем подобным. Она любила меня так, как никто до этого не любил, так сильно, что я не вполне понимал, что мне, собственно, с этим делать. Тогда, на заре отношений, я со всеми своими устоявшимися холостяцкими привычками, женщинами, сжиравшими мое время, посиделками с друзьями был много ниже ее чувства. А Ира была счастлива — глядя на нее, можно было подумать, что у девушки выросли крылья. Но я-то в отличие от нее понимал: то, что происходит между нами, надо скрывать. Ире этого не простят.
Но разве можно что-нибудь утаить в театре?
— И что произошло, когда тайное стало явным?
— В нашем мире все про всех знают: у людей сцены такой наметанный глаз, что они сразу определяют человеческую подноготную. Кроме того, театр — место, где друг друга не любят, и нам с Иркой недолго удавалось держать свои отношения в тайне. Подвели барнаульские гастроли — вся труппа жила в одной гостинице, и коллеги что-то заподозрили. Многим актрисам не понравилось, что им перешла дорогу маленькая девочка, на которую до сих пор никто не обращал внимания! Я отыграл свой репертуар и уехал в Москву, а в террариуме единомышленников меж тем началось бурление. Когда тайное стало явным, Ирку вызвали на партсобрание.
Мне рассказывали, что там происходило, какие вопросы ей задавали, — сцена была в полном смысле этого слова безобразной.
Собрание постановило уволить Ирку из театра и выслать ее из Барнаула, но заступилась Вера Алентова: пригрозила, что уедет вместе с Ирой. Поддержал нас и Саша Збруев, который знал о наших с Ирочкой отношениях и был знаком с ее родителями. Он замолвил за меня слово перед Ириной мамой, Зоей Михайловной. Заверил, что у нас все серьезно, и попросил не мешать…
— Наверное, ей тогда было очень тяжело. Что ж вы на ней не женились?
— Проще всего, конечно, было бы узаконить отношения… Но я с юности не горел желанием вступать в законный брак. Меня тошнило от марша Мендельсона, от очереди во Дворец бракосочетаний, от полной женщины с «халой» на голове, желающей новобрачным счастья.
А машина из свадебного кортежа с пластиковым пупсом на капоте! Весь этот ужас меня пугал, я хотел остаться свободным человеком. Сейчас понимаю, как тяжело приходилось со мной Ирочке: вокруг постоянно крутились влюбленные молоденькие девчонки, после спектаклей меня встречали готовые на все поклонницы с букетами. У меня бывали срывы, загулы, порой я не мог пройти мимо хорошенького женского лица. Наши отношения — это история моих падений и взлетов, медленного движения вверх, к ней. В конце концов я стал другим человеком. Но времени на это ушло много...
Кто бы мог подумать, что я в результате брошу пить? Я ведь много пил, в выпитом мной, наверное, можно утопить футбольную команду. Но в один прекрасный день под влиянием Иры сказал себе «нет» — и завязал со спиртным.
