Мои тетки часто приезжали к нам с детьми. Практически на все лето. Мама водила их по московским универмагам — ЦУМ, ГУМ... Потом она забеременела мной. Врачи боялись выкидыша и предписали ей строгий постельный режим. А тут приходит письмо из Ташкента: «Едем!» Папа вечно на работе, а это значит, все хлопоты по приему гостей ложатся на мамины плечи. Какой уж тут постельный режим! Мама расплакалась. «Валя, что случилось?» — испугался папа. Она ему письмо показывает. «Даже не думай! Мы столько лет этого ждали. Сейчас же им напишу!» В письме он извинился: мол, так и так, но мы с Валечкой не можем вас принять, она ждет ребенка. В ответ сестры разразились площадной бранью: «Мерзавец! Еще надо проверить, чей это ребенок!» Когда я родилась, мою фотографию послали бабушке. Она посмотрела и сказала: «Наша порода! Тут уж не отвертеться».
Но с тех пор семейные отношения сошли на нет. Одна сестра отца переехала в Германию, другая вроде живет в Подмосковье. Они не могли не знать, что папы не стало. А ведь даже не позвонили…
А вот тетю Дусю папа любил. Она дожила почти до ста лет. Папа разрывался между съемками и спектаклями и не всегда мог ей позвонить. Она обижалась, но всегда прощала...
...Честно говоря, мои родители ждали мальчика. Папа мечтал назвать сына Спартаком Спартаковичем. А в итоге родилась я, и папа был так счастлив, что не мог сдержать слез. Потом бабушка маме сказала по секрету: «Знаешь, Валя, я впервые в жизни видела, как мужчина плачет». Мама передала записку из роддома: «Спартак, дочка твоя точная копия!» Он расстроился: «Ой, как плохо.
Это что же, она вырастет и будет такая же страшная?!»
Имя мне выбирали долго. Карина — по-итальянски «милая, дорогая, красивая». Папа считал, что получилось красивое сочетание — Карина Спартаковна. Он обожал меня нянчить. Как-то мама проснулась ночью и видит — папа стоит над моей кроваткой и шепчет: «Господи, это какое-то чудо! Ни из чего ведь получилась!»
В детстве меня почему-то всегда пугали: «Не съешь кашу, придут цыгане и заберут!» Я их дико боялась, особенно папиного знакомого Николая Сличенко. Однажды он подошел к нам за кулисами. Ласково улыбнулся и поманил меня: «Карина, иди ко мне, не бойся». Я от страха спряталась за папину спину. Сличенко засмеялся: «Да твой папа тоже цыган. Разве ты не знаешь?»
Для меня это было шоком: мой любимый папочка — тот самый злой-презлой цыган, который так и норовит меня похитить?
Папа привил мне любовь к театру. Брал на гастроли, на съемки. В два года меня впервые вынесла на сцену... Ольга Аросева. Я стояла рядом с папой за кулисами, и вдруг она, пробегая на поклон, спрашивает: «Пойдешь со мной на сцену?» Подхватила на руки и вынесла под аплодисменты зала. С четырех лет я уже работала в Театре Сатиры. В «Беге» играла с Анатолием Папановым, еще у меня была роль в сказке «Бочка меда». Папа даже завел мне в отделе кадров трудовую книжку.
— Отец вас с мамой баловал?
— Он был очень щедрым. Помню, приходим в магазин. Висят два платья разных цветов. Я не знаю, какое выбрать.
«Берем оба! Зато не будешь мучиться!» — решает за меня папа.
Однажды привез из Америки три чемодана одежды. Летом отправил на курорт в Болгарию, а тогда о загранице и слыхом не слыхивали. Но при этом я не была избалованным ребенком. Знала, как тяжело зарабатываются деньги. На двадцатилетие папа подарил мне норковую шубу, а я расстроилась: «Ну зачем так много денег потратил?» У него, как у всякого мужчины, были заначки, но все они тратились на меня.
На себя же отец и лишнюю копейку не мог потратить. Привяжется к одной вещи и ходит не снимая. «Спартак, как тебе не стыдно! — возмущается мама. — Четвертый день ходишь в одной и той же рубашке». «А мне нравится», — упрямится папа. А уж купить себе что-то новое — вообще проблема! Как-то идем мимо вещевого рынка. В палатке висит жуткая рубашка в красную клетку.
Папа встал как вкопанный и канючит: «Хочу…» «Фу, папа, такие рубашки гастарбайтеры носят!» А он глаз отвести от нее не может. Мне стало его жалко: «Мам, ну давай купим ему этот ужас. Видишь, он как ребенок». Купили рубашку рублей за сто, а у человека счастья море! Папа всю жизнь мечтал о майке-тельняшке. Уже когда его не стало, я прочитала в его дневнике запись: «Иду по Праге. Вдруг вижу в витрине свою мечту — полосатую майку. Но она стоит двести долларов». Так и не купил. Дорого...
Я до такой степени любила папу, что, казалось, чувствовала его каждой клеточкой. Вдруг проснусь утром и знаю — у папы повысилось давление. Могла, уже взрослая дылда, лет в девятнадцать, забраться к папе на колени, а он меня кормил с ложечки. Да я уже Кристинку родила, а все на коленях у папы сидела.
