Решив, что это специальная артистическая школа, рванул туда. У входа в здание стоял плачущий курсант. Папа подбежал к нему: «Чего ревешь?» — «Да нас в Анжеро-Судженск посылают. А я не хочу ехать, у меня здесь мама». «Давай махнемся. Я вместо тебя поеду», — предложил Спартак. То, что мальчик одет в военную форму, ему не показалось странным. Война же... В спешке на вокзале проверять документы у парня не стали. Так папа, поменявшись одеждой, оказался в училище. Только в казармах он понял, что попал… не в артистическое, а в артиллерийское училище.
Но что делать? Папа не унывал и в четырнадцать лет организовал в Анжеро-Судженске театральный клуб. Пел, танцевал, играл, ставил пьесы... Однажды ему поручили силами курсантов провести праздничный концерт в местном Доме культуры.
А там даже лампочек не было. Спартак залез на склад и стащил лампочки. К несчастью, на него «стукнул» сторож. Папу поймали с поличным и посадили. А тогда за украденный колосок могли расстрелять! Спасла фамилия — Мишулин. Когда выяснилось, чей он племянник, приговор смягчили — «расхитителя социалистической собственности» сослали на исправительные работы.
На зоне папа встретил бывшего шофера своего дяди, и тот по знакомству устроил его прицепщиком на трактор. Однажды, работая в поле, папа дико устал. Слез с трактора и уснул рядом в густой траве. А проснулся… в морге! Как потом выяснилось, навстречу ехал тракторист. И не заметив лежащего в траве человека, переехал его гусеницами трактора. (До конца жизни у папы остались заметные вмятины на ногах.) Мальчика без признаков жизни отвезли в больничный морг.
Но ему опять повезло. Спустя какое-то время в морг зашел санитар. Вдруг видит — труп шевелится! Он — бряк! — и в обморок. Папу на носилки — и в операционную. Он оказался весь переломан. Операцию делали без наркоза. Ну какой наркоз в больнице на зоне? Папа долго приходил в себя. Ходил хромая, опираясь на палочку. Как калеку его определили начальником пожарного отделения. Он тайно в бочках вместо воды возил зекам зерно. Но его на этом поймали. Начальник попросил напиться, а в бочке воды не оказалось…
Тут война закончилась. Закончилась и папина «учеба» актерскому мастерству. Кстати, он так до конца жизни и остался «артистом без специального актерского образования»...
На зоне его нашел дядя и предложил: «Приезжай в Москву поступать в театральный». Дядя Шура позвонил своему другу Борису Евгеньевичу Захаве, ректору «Щуки», и попросил обратить внимание на своего племянника. На экзамене папа читал стихи Апухтина и плясал «цыганочку», но, видимо, так переигрывал, что Захава с возмущением сказал: «Его нельзя подпускать к сцене ближе, чем на триста метров!» Смешно, но спустя несколько лет тот же Захава в статье о гастролях Омского театра восторгался игрой молодого актера. Этим актером оказался Спартак Мишулин.
Папа с треском провалился на экзаменах и, прослышав, что в Калинине есть драматический театр, поехал туда попытать счастья. А у него ни кола, ни двора, ни паспорта. Только справка о «химии» в кармане. К счастью, его взяли в помсостав. Днем папа работал монтировщиком, а вечерами ему иногда позволяли выходить на сцену.
Он быстро выделился, ему стали доверять маленькие роли…
Потом папа решил уехать в Сибирь. Он был необыкновенно легким на подъем — молодой, ничем не связан, почему бы и нет? В Омском драмтеатре вместе с ним работала сестра Ольги Аросевой. На гастролях театра в Москве Елена попросила Ольгу прийти посмотреть на Мишулина в «Иркутской истории». Восхищенная его игрой, Аросева притащила на спектакль режиссера Валентина Плучека, а потом уговорила его пригласить талантливого артиста в Театр Сатиры. У папы в Омске была квартира, он даже на звание шел, но от всего отказался. В Москве жил первое время в общежитии и восстанавливал прописку, которую потерял в своих странствиях.
Его дебют на сцене Театра Сатиры в спектакле «Яблоко раздора» закончился провалом. Он чуть не плакал. А Плучек утешал: «Фигня! Не обращай внимания. Вот увидишь, у тебя еще столько всего будет!» И действительно, папу ждало много удачных ролей. Одна из них — генерал Чарнота в булгаковской пьесе «Бег». Папа был горд тем, что жена Булгакова, Елена Сергеевна, посмотрев спектакль, его похвалила: «Именно о таком Чарноте писал Михаил Афанасьевич».
С Булгаковым у папы была еще одна встреча. За полгода до ухода из жизни ему предложили сыграть Понтия Пилата в антрепризном спектакле «Мастер и Маргарита». Отец долго отказывался, но в итоге согласился, видно, хорошо заплатили. Маргариту должна была играть Анна Самохина, Воланда — Виктор Авилов. Но ведь недаром, говорят, что булгаковский роман окутан мистикой.
Во всяком случае, все исполнители главных ролей один за другим ушли из жизни...
— Спартак Васильевич был суеверным человеком...
— Скорее очень осторожным. И меня так же воспитывал. Доходило до маразма. Папа требовал, например, переходя улицу, раза три повертеть головой, прежде чем ступить на «зебру». Ужасно боялся воды и меня заразил своей водобоязнью: «Зашла в воду, ножки помочила и обратно!» И обязательно добавлял: «Береженого бог бережет!» Сам в море никогда не плавал. Три раза присядет у берега — и скорее на сушу. Стоило маме, отличной пловчихе, заплыть за буйки, как с берега тут же раздавался встревоженный папин голос: «Валя, вернись! Валя, обратно!» Над ним весь пляж смеется, а он бегает по берегу и руками машет.
Никогда не лихачил.
Шестьдесят километров в час была его норма. Лет сорок за рулем — и ни одной аварии. А как он боялся самолетов! Помню, мы вместе летели в Марсель. Я сидела позади отца в компании молодых ребят. Мы дурачились и громко смеялись. Папа не выдержал такого «кощунства», повернулся ко мне, совершенно белый, и сказал трагическим голосом: «Запомни, пока не совершена посадка, смеяться нельзя!» Свою «аэрофобию» он объяснял тем, что однажды летел из Омска в Красноярск, и самолет экстренно посадили на воду.
Мама рассказывала, как папа уговорил всю труппу Театра Сатиры ехать на гастроли в Ташкент... на поезде. А это четыре дня пути! Он договорился с железнодорожным начальством, и артистам прицепили к составу два вагона повышенной комфортности: с душами и туалетами в каждом купе.
Но пуще всего папа боялся брать в руки карты.
