«Никогда не забуду сцену, как родственница кормит меня завтраком и в этот момент раздается звонок телефона. Тетя сняла трубку: «Да! Кто? Табаков?» И с побелевшим лицом протянула трубку мне. Олег Павлович велел: «Поезжай в институт, тебя там ждут. Придешь, просто прочитаешь что-нибудь. Тебе выставят оценку, это чистая формальность».
— Александр Анатольевич, в каких спектаклях вы сегодня играете, что снимаете?
— Пока не снимаю, но собираюсь. Что касается театра, играю сегодня в очень важных для себя проектах. Недавно вернулся в спектакль «Невольницы» по Островскому в Театре сатиры. Почему «вернулся», объясню. Потому что в свое время режиссер Сергей Газаров перенес премьеру спектакля на месяц, а я в тот момент уже снимал кино. Мог вернуться в постановку позже, но лег на операцию...
— Господи!
— Не страшную, все хорошо. Я поменял правый тазобедренный сустав. Потом пришлось пройти довольно большой реабилитационный период, и мы с Сергеем решили: спектакль идет уже год, глупо в него вводиться. Но так, к сожалению, случилось, что Константин Карасик, исполнитель роли Мирона Ипатыча, лакея Стырова, упал на сцене и получил серьезную травму. Пришлось срочно ввестись в спектакль, теперь оба играем эту роль в разных составах, чему я очень рад. Не потому, конечно, что мой коллега упал, упаси боже, он замечательный артист, играл бы и играл эту роль. Просто мне очень нравился материал, когда мы еще репетировали. Есть такое суеверие в театре: если роль твоя, непременно будешь ее играть. Мой личный опыт это подтверждает: даже такими витиеватыми путями спустя год с лишним я все равно вернулся в «Невольниц» и с удовольствием играю в спектакле.
— Видела вас в «Свадьбе Кречинского» в Театре на Трубной. Чем вас привлекла эта работа, как репетировали Муромского с режиссером Дмитрием Астраханом?
— Напомню, мы с ним перед этим выпустили спектакль «Безумные влюбленные» по Лопе де Вега, где, собственно, и состоялось наше знакомство, единение, творческое и человеческое взаимопонимание. Позже, когда Дмитрий Хананович стал ставить «Свадьбу Кречинского», позвал меня.
Работа шла непросто, потому что драматургический материал сложный. Авторы, как ни странно, иногда сопротивляются режиссерским изыскам, а их в постановке немало. Достаточно сказать, что сцена располагается по центру зрительного зала, и развести на таком пространстве мизансцены, чтобы спектакль смотрелся с любой точки, совсем непросто. Но мне результат очень нравится. Мне близок жизненный принцип самурая: неважна цель, важен путь. Всегда нравился процесс создания постановки. А проходить этот путь с Астраханом интересно, в работе с ним непременно присутствует момент созидания. Он очень творческий человек, кроме того, в театре, которым руководит, царит семейная атмосфера, не раз в этом убеждался. Когда после премьеры выдавались моменты произнести тост, я говорил, что Театр на Трубной очень напоминает по атмосфере ту мою молодую «Табакерку».
Я долго снимал сам, за последние пару лет вообще выпустил на телеэкран шесть четырехсериек. И ужасно соскучился просто по актерской работе и на съемочной площадке, и в театре. Конечно, свой опыт и знания, которые, надеюсь, у меня есть, все равно привношу в свои роли, но, повторюсь, мне нравится процесс. А с Астраханом не раз вспоминал цитату из Редьярда Киплинга: «Мы с тобой одной крови, ты и я». Мне нравится не панибратская, а родственная атмосфера, которую он создал в театре, хотя Дмитрий Хананович режиссер довольно строгий. Нравится команда, которую он собрал. В «Табакерке», когда Олег Павлович Табаков ругался, он произносил одну фразу, и нам становилось стыдно: «Ребят, ну мне за вас неловко». Он никогда не ругался матом, не кричал, он просто говорил «неловко» — и становилось стыдно. Астрахан тоже как-то так ругается, что напоминает Табакова: он, когда злится, делает это мягко. Мне это импонирует. Неважно, какую работу человек делает в театре, какой это цех — звук, свет, костюм, грим, актер, режиссер, Дмитрий Хананович ко всем относится одинаково уважительно.
Для меня неприемлемо, когда режиссер начинает хамить, неважно, в адрес какого цеха. Мой мастер Олег Павлович Табаков научил меня, что все рождается в любви. И Дмитрий Хананович создает в своем театре атмосферу любви.
— Как юноша из семьи строителей с Дальнего Востока стал студентом Олега Табакова?
— В школе я учился посредственно, поэтому, окончив восемь классов, в девятый не пошел. Изучая справочник для поступающих в средние специальные учебные заведения, наткнулся на Иркутское театральное училище и решил поступить туда, хотя даже в школьном драмкружке не занимался. На вступительных экзаменах меня попросили:
— Почитайте что-нибудь из Есенина.
— А кто это?!
Дальше — больше.
— Каких современных художников знаете?
Пришли на память Кукрыниксы, где-то я слышал это имя. Меня спрашивают:
— Хороший художник?
— Хороший!
— Один?
— А что, их трое, что ли, должно быть?!
Тем не менее преподаватели что-то во мне разглядели и приняли. Правда, взяли на кукольное отделение. Начался учебный год, и я серьезно налег на учебу. Видно, мои успехи были неплохими, так как после экзаменов потрясающий педагог Борис Самойлович Райкин поставил перед руководством училища вопрос о моем переводе на отделение актеров драмтеатра. Педсовет сказал решительное «нет»: на кукольном отделении и так не хватает ребят. Но я хотел играть на сцене.
Съездил в Новосибирск, показался в театральное училище там. Меня прослушали и сказали: «Берем на курс актеров драмтеатра». Но не судьба мне было окончить одно учебное заведение с Володей Машковым и Леной Шевченко. Когда объявил в Иркутске, что перевожусь в Новосибирск, мне ответили: «Переведешься, но здесь, с кукольников на актеров драмтеатра».
Выпускался с ролью Отелло. Сам смастерил на сцене альков, всю ночь проспал в папильотках, чтобы на голове появилось нечто, отдаленно напоминающее шевелюру венецианского мавра. По собственной задумке, на сцену, где меня уже ждала Дездемона, я проходил через весь зал. Экзаменаторы об этом не знали и заложили ручки дверей из фойе шваброй, чтоб никто не мешал. Я от отчаяния заорал, налег на дверь, и... швабра разлетелась на куски. В зал ввалился разъяренным, буквально бросился на партнершу и стал ее душить. Экзаменаторы хохотали, но я вошел в раж и доиграл до конца.
Обычно на выпускные экзамены в училища съезжаются «купцы» — представители театров, ищущие таланты. Так я попал в поле зрения главного режиссера Южно-Сахалинского драмтеатра имени Чехова, который пригласил меня в труппу. И я ответил согласием. Там меня сразу ввели в несколько спектаклей. Как же я выкладывался даже в небольших ролях! Но как только дали главную — пришла повестка в армию. Отслужил, но в Южно-Сахалинск уже не вернулся.
А с Москвой получилось так. Вполне отдавая себе отчет в том, что в столице я никому не нужен, думал устроиться в драмтеатр в районе Золотого кольца. Но, поскольку паспорт оставался в ЮжноСахалинске, на самолете полететь не смог, сел на поезд до Москвы. На несколько дней попросился на постой к дальней родственнице. Заехал в ГИТИС разведать обстановку, и там встретил своих однокурсниц по иркутскому училищу, собиравшихся поступить на заочное отделение.
— Давай и ты с нами, — предложили девчонки.
— А давайте!
И тут выясняется, что экзамены давно закончились. Но Света Малыгина так просто не сдалась: «Слышала, Табаков кого-то добирает». И именно на этих словах в коридоре ГИТИСа появилась Марина Зудина. Девчонки уже были в курсе, что она любимая ученица Табакова. Я подойти к ней постеснялся, а Светка подошла. Марина подтвердила: да, добирают, но нужны только мальчики. Светка не растерялась:
— Так пусть он покажется, вдруг это то, что вам нужно?
— Хорошо, приходите завтра вечером в подвал.
Так в актерской среде называли Театр-студию под руководством Табакова на улице Чаплыгина. Когда добрался туда, Олег Павлович сказал:
— Сейчас я должен бежать на спектакль, тебя прослушают мои коллеги, если понравишься, они дадут знать, дождешься меня, если нет — не обессудь.
Экзамен принимали Авангард Леонтьев, Сергей Газаров, Андрюша Смоляков и замечательный педагог Владимир Александрович Храмов. Я с упоением читал им и Есенина, и обожаемое мною «Облако в штанах» Маяковского, и Пастернака, и Киплинга. Испуга не было, один кураж. Коллеги Табакова сказали: «Нам ты нравишься, но свое веское слово должен сказать сам Олег Павлович».
Табаков появился поздно вечером: «Ну, давай, сынок!» Я начал с Есенина. Но он остановил и попросил прочитать одно и то же стихотворение пять раз по-разному. Я произношу: «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель, Синь очей утративший во мгле», а Олег Павлович говорит: «Отлично! Сейчас ты вроде как со мной поговорил, а теперь поругайся». Я ему как выдал! Он: «Хорошо! А теперь подколи меня... А теперь — как будто ты на площади, где тысяча человек. Ну что, ты мне нравишься, сынок!»
Но был один неясный момент: студенты Табакова — Дуся Германова, Леша Серебряков, Марина Зудина — уже перешли на третий курс, где как раз и не хватало парня.
— Что мне с тобой делать? — недоумевает Олег Павлович.
— Не знаю! Все только от вас зависит!
— Ну ты и наглый!
А я покорно стою перед ним, смешной такой, в голубом кримпленовом костюме и туфлях на каблуке — в том, что было модно еще до армии, и с огромным чубом. Табаков говорит:
— Давай поступим так. Я в ГИТИСе обо всем договорюсь и тебе перезвоню.
Никогда не забуду сцену, как родственница кормит меня завтраком, и в этот момент раздается звонок телефона. Тетя сняла трубку: «Да! Кто? Табаков?» И с побелевшим лицом протянула трубку мне. Олег Павлович велел: «Поезжай в институт, тебя там ждут, придешь, просто прочитаешь что-нибудь. Тебе выставят оценку, это чистая формальность».
В тот год курс набирал Владимир Андреев. Я прочитал свою программу, но Андреев меня особо не слушал, он искал исключительно красивых ребят гренадерского роста. Видимо, мои внешние данные не отвечали его представлениям о прекрасном, я вышел, взглянул на экзаменационный лист, а там стоит жирная двойка. А поскольку мы договорились, что Олег Павлович позвонит в учебную часть и попросит позвать меня, устроился неподалеку на подоконнике ждать. Зовут.
— Ну как?
— Прочитал, но мне два поставили!
— Что?! Сиди там!
Через полчаса бежит женщина из учебной части: «Александр, произошла ошибка, у вас пять!» В итоге зачислили на второй курс, а реально я учился на третьем. И должен был досдать множество предметов. А Табаков предупредил: «Беру тебя на полгода. Если увижу, что ты не развиваешься, попрощаемся». И я налег на учебу.
Зимой сдавали судьбоносный экзамен по мастерству, Табаков поставил «Жаворонка», Дуся Германова играла Жанну д’Арк, я — Лаира, возлюбленного, предавшего ее. На прогоне мне казалось, роль получается. На самом деле Табаков настолько здорово показывает, что поневоле начинаешь его копировать. А ему это страшно не нравилось. Олег Павлович раздражается: «Не то, Сань! Не то!» И я понимаю: это крах! А завтра экзамен. Плевать, сыграю так, как чувствую! И играю. Табаков доволен: «Молодец! Все, Сань, идем дальше вместе».
Мне повезло, я застал Табакова на пике его величия в педагогике. Достаточно вспомнить список его звездных учеников — от Евгения Миронова до Володи Машкова, от Сергея Безрукова до Алексея Серебрякова. Мы называли его папой, при встрече обнимали и целовали. И это было не панибратством, а проявлением любви и уважения. Олег Павлович нас опекал, помогал всем, чем мог. Есть поговорка: не делай добра, не получишь зла. Табаков всегда делал добро, а тех, кто поступал по отношению к нему неправильно, по-отцовски журил — и все! Никогда никому не мстил.
В нашем подвале на Чаплыгина мы все мастерили своими руками, сами ломали, строили, штукатурили стены. Леша Серебряков оказался таким же рукастым, как и я (у меня — отцовская школа): поручни лестницы, ведущей в подвал, были нашим творением. Уработавшись, я, Дуся Германова, Сережа Беляев, Сережа Шкаликов, Леша Серебряков ночью ехали купаться голышом на Измайловские пруды. Беляев жил неподалеку, так что ночевали у него. Постоянно что-то придумывали. Это был огромный кусок студенческого счастья!
С Табаковым мы впервые выехали за рубеж, играли студенческие спектакли в Будапеште. Поскольку раньше за границей никто не был, стали уговаривать: «Олег Павлович, давайте посмотрим кино, которое у нас не показывают». Табаков попросил людей, принимавших театр, показать нам на видео «Калигулу»: «Пусть испытают шок, пусть поймут, что это не порнушка, а картина о катастрофе великой империи». И мы, затаив дыхание, три часа просидели перед экраном.
Олег Павлович помог мне решить квартирный вопрос. Нам с первой моей женой Татьяной выделили комнату в театральном общежитии, по соседству поселились Володя Машков, Женя Миронов, Сережа Газаров, Игорь Нефедов... Мою жену вроде бы перевели из Хабаровска на работу в «Гидропроект». Но потом оказалось, что реальной должности для нее не было, и в результате Таня работала реквизитором в театре. Позже Табаков похлопотал, чтобы нам дали две комнаты в коммуналке неподалеку от театра. Потом постепенно выкупили остальные.
— Когда вы пришли в труппу «Табакерки», застали там без преувеличения скопление ярких, талантливых артистов. Как Табакову удалось сохранять в театре творческую атмосферу, когда его актеры не ненавидели друг друга, не грызлись, не разводили интриг, несмотря на то что актерская профессия по определению конкурентная?
— В тот момент, когда мы выпускались, явных суперзвезд, лидеров в «Табакерке» не было. Мы все потихоньку снимались, кто-то начал сниматься в кино уже в 1986 году, кто-то — чуть позже. Не знаю, но как-то не было у нас зависти друг к другу. Серьезно, труппа была семьей, где никто ничего не делил. Это началось позже. Табаков нередко обращался к опыту театра «Современник», где прослужил много лет, говорил: «Лучшие времена «Современника» продолжались лет пять — семь, когда он оставался студией, а дальше он стал просто театром. Ребят, ну это не я придумал».
В свое время я снимал документальный фильм к 75-летию Олега Павловича, и у меня осталось большое количество материала, где Леша Серебряков и другие артисты говорили довольно правильные вещи о «Табакерке», которые никак не монтировались с чествованием нашего мастера. Надеюсь, у меня наконец-то дойдут руки до того, чтобы превратить этот материал в фильм. Я к тому, что мы пережили свои лучшие годы, когда оставались студенческим театром, именно в те два-три года показывали выдающийся результат, высочайший профессиональный уровень, поэтому о театре так много говорили, туда валил зритель. А когда «Табакерка» стала обычным московским театром, я оттуда ушел, хотя играл главные роли, получил звание, мои работы отмечали критики.
Когда Табаков получил приглашение работать во МХАТе, собрал наш маленький худсовет и объявил:
— Ребята, я иду во МХАТ художественным руководителем. Что вы по этому поводу думаете?
Я с моей неправильной прямотой высказался:
— Олег Павлович, вас, конечно, поздравляем, но мы теперь будем брошены.
— Сань, что значит «брошены»?
— Ну а как иначе, МХАТ — огромный корабль, «Табакерка» в сравнении с ним — утлая лодчонка.
Табаков тогда на меня обиделся, но, к сожалению, я оказался прав. Когда театром стал руководить его родственник, я понял, что надо оттуда бежать. Меня пригласил в Александринку Валерий Владимирович Фокин, Теодорос Терзопулос собирался ставить там спектакль «Эдип-царь», искал исполнителя главной роли.
Мне было больно покидать «Табакерку», но я это сделал. Первое время, когда проходил мимо театра, сердце начинало ныть — все-таки провел в подвале на улице Чаплыгина 25 счастливых лет. А позже понял, что правильно сделал. Моя любовь все равно остается со мной.
— Чему по большому счету научил вас Табаков?
— Первое — достоинству. Второе — дипломатии. Олег Павлович говорил: «Понимаешь, Сань, не надо никому угождать, но и конфликтовать не стоит. Надо просто делать свое дело. Даже с ножом у горла ты никому ничего не докажешь». А я парень вспыльчивый, дальневосточный, если что не по мне, бросался с кулаками на противника. Табаков сказал:
— Саша, хочешь заниматься профессией — научись дипломатии.
— Слушайте, Олег Павлович, этот человек — подонок, скотина.
— Согласен. И что?
У меня был такой случай, не стану называть фамилию актрисы. Мы с ней года два вообще не общались, даже не здоровались, а выходили на сцену и играли любовь, целовались, обнимались. Это Табаков научил меня профессионально относиться к актерству. Говорил так: «Научись либо уходи. Ты хочешь положить театр и все искусство к своим ногам? Не получится».
И конечно, он научил достоинству, порядочности. Его самые страшные слова «Ребята, мне за вас неловко» такие глубокие и всеобъемлющие. Не буду называть фамилии учеников, которые его предавали. Тем не менее Табаков продолжал с ними сотрудничать. Меня это удивило, а Олег Павлович объяснил:
— Саш, если ты делаешь доброе дело, не жди, что тебе кто-то ответит взаимностью. Как правило, в девяноста девяти процентах случаев этого не будет.
— А зачем тогда вы это делаете?
— Саш, это такой маркетинговый ход. Я должен привлекать в МХТ очень известных артистов. Бог с ними, что они в жизни дерьмовые люди, мне же с ними детей не крестить, но они хорошие артисты, пускай приходят и торгуют собой. Ну наберу я порядочных людей, но артистов ни о чем. И что мне с ними делать?
Табаков был нереально одаренным директором, продюсером. Он мог закрывать глаза на многие вещи, если человек был необходим театру. У нас на курсе было немало ребят, окончивших ГИТИС с красным дипломом. Табаков не взял в театр ни одного из них. А, мягко выражаясь, не самых порядочных, но сделавших имена в киноиндустрии он приглашал в труппу, потому что на них валил зритель, что называется, голосовал рублем.
Кстати, часто случалось, не буду называть фамилий, что зрители шли в «Табакерку» и МХТ на спектакль с любимым артистом, а в антракте сбегали. Потому что и спектакль ни о чем, и артист играет ни о чем — посмотрели на него, галочку для себя поставили, ну и ладно.
— Как начался ваш путь в режиссуру? Чего вам не хватало в актерской профессии?
— На самом деле тут все довольно просто. Со свойственной мне прямотой всегда говорил ребятам: «Хватит мыть кости коллегам. Если вам что-то не нравится, пойдите и поставьте спектакль сами. Докажите, на что способны, или закройте рот, сидите молча».
В этом смысле я не отличался оригинальностью, на ту же дорогу повело и Машкова, и Миронова, и Безрукова, и Газарова. Чаша сия миновала Андрея Смолякова, но он очень много снимается.
В какой-то момент я, ни на что не претендуя, уговорил своих коллег по «Табакерке» в страшно сказать каком году поучаствовать в моем режиссерском дебюте. Решил поставить «Процесс при закрытых дверях» по Жан-Полю Сартру, такую экзистенциальную пьесу, сложную, но, как мне показалось, безумно интересную. Репетировали ночами, я сам сделал декорации, придумал и костюмы, и свет, и звук. Слово «спектакль» произносить боялся, показал некую заявку Табакову: вот артист Александр Мохов что-то там придумал. А Олег Павлович взял и поставил это в репертуар театра. Мы играли спектакль довольно долго, но это не режиссерские амбиции во мне взыграли, нет. Режиссерской профессии надо долго и серьезно учиться, а я актер, который просто попытался расширить свой диапазон.
Однажды я чуть не удавился на сцене. Произведение это мистическое, герои находятся то ли в чистилище, то ли в аду, словом, в другом измерении. Мой герой произносил монолог о том, что в жизни есть хоть какой-то выход из отчаяния — самоубийство. «Больше не могу», — говорил он, брал веревку и вешался.
Естественно, у меня было специальное крепление, и вот однажды в спешке я неправильно застегнул карабин, он поехал, петля вокруг шеи затянулась, я задергал ногами, стал задыхаться. Поначалу никто не понял, что происходит. Потом опомнились мои партнерши Галя Чурилова и Ольга Блок-Миримская, закричали, позвали зрителей. Несколько человек успели выскочить на сцену и вытащить меня из петли. Меня отвели в гримерку, где я пришел в себя и... доиграл спектакль. А как еще надо было поступить?
Играл вместе с Женей Мироновым у Володи Машкова в его режиссерском дебюте «Звездный час по местному времени». Они с Сашей Боровским украли лавочку с Чистых прудов, кусок забора, которым была огорожена строительная площадка, и фонарь. Вот и вся декорация. Спектакль шел много лет с огромным успехом.
Потом я поставил спектакль «Кукла для невесты», который шел 18 лет с аншлагами. Его снял Володя Машков, когда стал художественным руководителем Театра Табакова, видимо, решив, что постановка не вписывается в эстетику театра. Это его право. Когда-то на «Куклу для невесты» пришла Алла Ильинична Сурикова. Мы с ней большие друзья, я у нее несколько раз снимался. Она посмотрела и спросила:
— А ты не хочешь снимать кино?
— В смысле?
— У тебя не спектакль, а смонтированный фильм.
— Подождите, кино — это другая технология.
— Так ты ей научишься, тут важно другое, у тебя есть монтажное видение.
Короче, с легкой руки Аллы Ильиничны я снял свой первый фильм, а потом пошло-поехало: понял, что кино действительно другой мир, но он мне безумно нравится. Я постоянно смотрю кино, постоянно учусь, понимаю, куда надо идти. Единственное, чего мне не хватает на сегодняшний день, это ремесла, поскольку кинотехнологии быстро бегут вперед. Поэтому я снимаю мелодрамы для канала «Dомашний». Хотя иногда думаю, что смог бы круто снять и боевик, поскольку начинал с них.
— «Братаны» действительно крутой сериал, который смотрят и сегодня.
— И «Братанов», и «Учителя в законе». Я, конечно же, сейчас кокетничаю, но, в принципе, если не подходить к зеркалу, как говорил Табаков, ты себя чувствуешь лет на тридцать. Подошел к зеркалу — блин, тебе уже шестьдесят! Я к тому, что способен снять фильм круто, потому что у меня есть и опыт, и желание, и силы это делать. Не хочу снимать проекты по заведомо слабым сценариям, с заведомо скромным бюджетом, с заведомо посредственными артистами, когда продюсер объясняет: «Мы не можем себе позволить другого артиста, он дорогой». И утверждают людей посредственных, а потом недоумевают: а почему у вас такой результат? У меня нет ни времени, ни желания заниматься педагогикой на съемочной площадке. Я не хочу объяснять, что белое — это белое, а черное — черное. Для себя решил, что пока поработаю как артист, поэтому последнее время снимаюсь в кино, играю в театре. Судя по тому, что мне предлагают одну за другой замечательные роли и в кино, и в театре, Мохов не так плохо справляется. Тут я могу отвечать за свой продукт, поэтому сейчас ловлю кайф. Если я плохо сыграл, виноват в этом только я.
— В ваших мелодрамах «Счастлива по умолчанию», «Рыбка золотая», «Яблоко раздора», «Перезвоню позже», «Белая лилия», «Абрикосовая горечь» снимались не самые известные артисты. Чем вас привлекает жанр и каких актеров вы ищете?
— Играть про любовь всегда сложно, нужен хороший сценарий, ведь это про нас, зрители в теме. Экшены, даже крутые, снимать проще, хотя в хороших, как правило, есть любовная линия. У меня в больших сериалах снимались и Армен Борисович Джигарханян, и Ларисочка Удовиченко, и Сергей Векслер, и Инга Оболдина, и Эммануил Гедеонович Виторган. Играли про любовь, про отношения, им не требовалось что-то объяснять, рассказывать.
Телеканал «Dомашний» создавался для женщин, и продюсерам чаще всего хочется утверждать на мужские роли в сериалах этаких мачо. Я иногда с ними спорю: да, это хороший артист и мужчина красивый, но по сценарию возлюбленный героини — деревенский парень, ваш артист будет выглядеть как ее сутенер. Читают, говорят: ой, да, вы правы. И утверждают моего артиста. Слава богу, что у меня с каналом была прямая связь и я мог в случае принципиальных разногласий позвонить, поговорить.
Раньше режиссер на площадке был царь и бог. Сегодня решения по множеству главных позиций в проектах принимает не он. Поэтому я пока сделал паузу в режиссерской работе.
— Ваши 146 ролей в кино говорят сами за себя, не так все плохо. Только бездарности в себе не сомневаются, талантливые люди все время себя немножко поедают, говорят: мог бы сделать лучше.
— Объясняю своим студентам: каждая роль — это экзамен. Неважно, сколько тебе лет, сколько у тебя наград и регалий, — ты снова сдаешь экзамен. Иногда, глядя на свою фильмографию, понимаю: две трети ролей и играть бы не стоило, с другой стороны, я же артист, я хочу играть и никогда не знаю, что получится в итоге. Иной раз прогнозируется, что будет фильм-бомба, а выходит картина ни о чем. А иногда случается наоборот. Я всю жизнь пытаюсь честно делать свое дело.
Давно, лет двадцать назад, я перестал следить за успехами артиста Александра Мохова, мне это не интересно. Сыграл и пошел дальше. Я конечно, не вру, но и не говорю правду. Летал тут на три дня в Венгрию: Русский дом в Будапеште пригласил меня на творческую встречу, я смонтировал клип из нескольких своих фильмов. Сидел, смотрел и понимал: ну хороший же артист! Главное в нашем деле, чтобы было не стыдно. Хотя я уверен: ни один, даже самый гениальный артист не обошелся без проходных ролей. В принципе, если есть у актера хоть одна гениально сыгранная роль, значит, он состоялся.
Энтони Хопкинс удивлялся: сколько переиграл царей, князей, графьев, а «Оскар» дали за роль серийного маньяка Ганнибала Лектера. Мы не знаем, что нас прославит, — роль Гамлета, Треплева или... бедного Йорика. Поэтому для меня в актерской профессии важен не столько результат, сколько путь. Репетируешь, получаешь кайф, выходишь, играешь. А театр — это вообще отдельная тема, спектакль во многом зависит от того, в каком настроении пришел актер. Еще Станиславский писал: актеры такие же люди, им свойственно болеть, менять настроение, а они должны играть.
В «Свадьбе Кречинского» я выхожу на сцену и, какое бы ни было у меня настроение, рыдаю весь спектакль, потому что по сюжету мой герой защищает дочку, угодившую в лапы мошенника. Каждый раз у меня разрывается сердце, я испытываю такое наслаждение от партнеров, темы. Рыдаю, заливаясь слезами, но получаю такое удовлетворение сначала как человек, а потом как артист, что благодарю судьбу за то, что привела меня в актерскую профессию.
— Где вы преподаете? И кто сегодня идет в актеры?
— Мы с женой Ириной набрали актерский курс в университете «Синергия». Сегодня там собрались сильные педагоги по мастерству. В нашей работе есть один плюс и один минус. Самый большой минус состоит в том, что наши ученики просто платят деньги и приходят учиться, минуя прослушивания, конкурс. А плюс состоит в том, что к нам идут ребята, которые, не поступив в главные театральные институты, не отказались от своей мечты стать актерами. Почти восемь лет я преподавал в Школе-студии МХАТ, три года — в колледже Табакова, и знаю, что иногда некомпетентна отборочная комиссия, в ней сидят такие полубоги и решают судьбы людей. На них, к сожалению, нет Аллы Борисовны Покровской, которая билась до крови за каждого студента, абитуриента.
Те, кто не поступил в основные институты, пришли к нам и оказались талантливыми ребятами. Мы с женой показали кафедре заявку на будущий спектакль под названием «Откуда берутся дети», в котором задействовали наших студентов. Но коллеги посмотрели и вынесли вердикт: какая же это заявка, это классный пронзительный спектакль, зрители то смеются, то плачут... И посоветовали перенести его на большую площадку. Мы с женой такого не ожидали! Это был просто восторг: люди плакали, смеялись и кричали «браво», хотя это был первый прогон, сдача на зрителя. Я всегда говорю: важно не где учиться, а у кого.
— В театре вам довелось играть в спектаклях многих именитых режиссеров, вы сотрудничали с Теодоросом Терзопулосом, Адольфом Шапиро, Кириллом Серебренниковым, Сергеем Газаровым... Какими качествами должен обладать режиссер, чтобы вы посчитали вашу с ним работу успешной?
— Конечно, все, кого вы перечислили, настолько разные, что сравнить невозможно. Однажды я посмотрел в кинотеатре «Иллюзион» «Нюрнбергский процесс» с Максимилианом Шеллом. Прихожу в театр, а мне говорят: сегодня у нас на спектакле будет Шелл. Оказалось, Максимилиан видел наш показ в Мюнхене и теперь приехал ставить свой «Вера, Любовь, Надежда» в Москве. Многие артисты интересовались, кто это? Я же страшно занервничал. Просто два часа назад я видел его в фильме «Нюрнбергский процесс», за роль в котором он удостоился «Оскара». Находился под сильнейшим впечатлением, поэтому первой реакцией было: «Я не выйду на сцену». Справился с волнением, вышел, конечно. Шелл меня увидел и утвердил на главную роль в свою постановку, где моей партнершей стала его жена Наташа Андрейченко.
Однажды после репетиции пригласил Андрейченко выпить по рюмочке под борщ. Она повернулась к Максимилиану:
— Саша приглашает на борщ.
— О, борщ! Идем!
Подхватил композитора Владимира Дашкевича, и такой компанией мы завалились на нашу кухню. Моя Татьяна чуть с ума не сошла.
Режиссура Максимилиана Шелла — это непонятная мне высшая математика. Но в какой-то момент я доверился ему, стал делать все, что он просил, порой не понимая, что он говорит. Шелл работал вообще в другой эстетике, здорово, что Олег Павлович приглашал непонятных нам режиссеров. После премьеры я пребывал в шоке, потому что все, чего Шелл добивался, сработало, это оценила звездная аудитория: и Андрей Вознесенский, и Сергей Федорович Бондарчук, и другие. Увидел в кулисах — идет Бондарчук, заметил меня, остановил и сказал: «Какой ты хороший, мальчик!»
Худрук Александринского театра Валерий Фокин позвонил мне в период сомнений:
— Саш, не хочешь попробоваться на роль царя Эдипа?
— Валерий Владимирович, подождите, вы адресом не ошиблись?
До этого режиссеры видели во мне в основном социального или характерного героя. И вдруг такое предложение!
— Не ошибся, — уверяет Фокин. — К нам приезжал постановщик спектакля Теодорос Терзопулос и не нашел в труппе подходящего актера.
— Ну давайте я хотя бы покажусь ему для начала. Он в Москве или Питере?
— В Афинах. Можешь туда полететь?
Полетел, конечно. В театре Терзопулоса шла репетиция. Он просто попросил меня в ней поучаствовать. Потом мы гуляли по городу, разговаривали, обедали. Через пару дней прилетел назад и сразу же высказал свои сомнения Фокину:
— Я ничего там не делал.
— Теодорос мне уже позвонил, ты утвержден, ты ему очень понравился!
Говорят, я неплохо играл. В соответствии с древнегреческими театральными законами актерам запрещено плакать. Если кто-то на сцене заплакал, его лишали жалованья. Я же в финале, когда Эдип себя ослепляет, просто рыдал. Терзопулос кричал: «No! No!» А я ему: «Ничего не могу с собой поделать!» В конце концов режиссер сдался: «Хрен с тобой, плачь!» На премьере присутствовала Алла Борисовна Покровская, она сказала: вам удалось совместить стиль древнегреческого театра с русским классическим.
Терзопулос — человек, который поменял мой театральный и жизненный мир. Можно сказать, что благодаря ему я ушел из родного театра. Мы так много говорили о мировой культуре, что я понял: его-то в мире знают все, это мы, темные люди, не знали, кто такой Терзопулос. Ну извините, я про себя говорю.
Кирилл Серебренников — думающий интеллектуал. В спектакле «Лес» он доверил мне роль Восьмибратова. Очень жалею, что с Кириллом я сыграл только один спектакль, а потом ушел. Встречая меня, Наталья Тенякова, жена Юрского, говорила: «Сашенька, нам тебя не хватает». Но мне тогда хотелось двигаться дальше, перерождаться, многое в себе менять.
Радует, что никто из великих режиссеров не говорил актерам: не надо делать так. Все становились с тобой соавторами. Кем был тогда мальчик Саша Мохов? Я предлагал самому Максимилиану Шеллу какое-то видение роли, он выслушивал и соглашался: да, здорово, давай сделаем. Думаю, любой талантливый режиссер, в какой бы эстетике он ни ставил свой спектакль, никогда не сказал бы артисту «нет», если тот подал дельную мысль.
Мне нравится Сережа Газаров, он не боится отложить премьеру на год-полтора, если считает, будто что-то не то сделал, что-то не так идет. Он всегда говорит: это не актеры виноваты, это я виноват, что-то неправильно им объяснил. Для меня это дорогого стоит, он не боится сказать сам себе, что в чем-то оказался неправ.
— В фильмах «Беспредел», «Серые волки» вы снимались с выдающимися актерами Львом Дуровым, Виктором Павловым, Роланом Быковым. Группа ощущала, что на площадку вышла звезда, мэтр кино и сцены?
— Спасибо, что вы задали этот вопрос! Молодежи бы сегодня учиться у них, как себя вести в жизни, на площадке. Как тепло они общались с нами — молодыми, неопытными, никому не известными артистами! Если что-то у нас не получалось, мэтры становились нашими педагогами, не считали зазорным потратить время на то, чтобы что-то нам объяснить, чему-то научить. Монстры экрана могли бы разговаривать с нами так: а ну-ка, мальчик, сгоняй за пивом, принеси мне чашку чая! Но ни один из них никогда себе такого не позволял.
Со Львом Константиновичем Дуровым мы подружились и продолжали общаться и после съемок. Когда пересекались, всегда радовались встрече. Я понимал, какая величина в актерском и режиссерском мире Ролан Антонович Быков. Но он никогда этого не подчеркивал, вел себя просто, разговаривал по-дружески: «Санек, слушай, давай сыграем эту сцену так». Я думал: «Блин, почему никто из коллег по театру не видит, как он со мной общается!»
После «Беспредела», с огромным успехом прошедшего в кинотеатрах, режиссер Игорь Гостев пригласил меня в картину «Серые волки» о заговоре против Хрущева. Я играл работника спецслужб, у которого был реальный прототип. Будете смеяться, но у моего персонажа была интимная сцена. Играл такое впервые. Партнершей была Саша Захарова, а мы приятельствовали с ее тогдашним мужем Володей Стекловым. Саша бегала голая по пляжу, потом заскакивала в палатку, где мы с ней изображали любовь. В крыше проделали дырку для кинокамеры. Режиссер командовал: «Так, вниз рука пошла, взял ее за грудь. Ну прижми ты ее к себе! Ну кто так делает?! Стоп! Еще один дубль!»
Я еле сдерживался, буквально давясь от смеха, а Саша стеснялась. Она куда-то убежала, я лежу в палатке, жду. Слышу, кричат: «Саша, ты где?! Готова?» Захарова отвечает «Да», заскакивает в палатку, начинаются поцелуи, и я чувствую во рту привкус спирта. Оказывается, Саша попросила аквалангистов, которым выдавали спирт, налить ей немного, перед очередным дублем жахнула для смелости, расслабилась, и мы наконец сняли злополучную сцену. На озвучание шел с неспокойным сердцем, боялся на себя смотреть, но пленка пошла, а сцены нет. Мы с Захаровой просто заходим в палатку, а потом выходим и уезжаем. Режиссер ее вырезал, все правильно. Не об этом история, а о Хрущеве.
С Леонидом Васильевичем Марковым мы снимались в картине «Отель «Эдем», в экспедиции жили в одной гостинице. После съемочного дня он часто приглашал: «Санек, пойдем чуть-чуть выпьем, поболтаем». Как я мог ему отказать?! Провели множество вечеров вместе, разговаривали о театре, людях, нас окружавших. Когда я играл в спектаклях МХТ, делил гримерку со Станиславом Андреевичем Любшиным. Приходили заранее, на гримерном столике Станислава Андреевича стоял чайничек, а в нем коньячок. Мэтр предлагал:
— Саня, давай, пока ждем, оконьячимся.
— В смысле?
— По рюмочке, для связок.
Я смотрел все его фильмы, был в восторге от его работы в картинах «Пять вечеров», «Щит и меч», «Кин-дза-дза!».
Недавно разбирал бумаги и нашел программку, на которой стоит автограф Марчелло Мастроянни. Поделился со своими студентами: «Вот, сам Марчелло Мастроянни подошел ко мне после спектакля и похвалил: «Грацци, синьор, грацци!» Вижу, они никак на это не реагируют, спрашиваю: «Подождите, а вы знаете, кто такой Марчелло Мастроянни?» Они молчат, отводят глаза. Я говорю: «Понял».
Когда Никита Михалков снимал в Москве «Очи черные» с Мастроянни в главной роли, Табаков пригласил их на спектакль. Они приехали вместе с Александром Адабашьяном.
— Чем запомнилась работа с Никитой Михалковым, у которого вы снимались в двух фильмах?
— Очень тепло вспоминаю «Сибирского цирюльника». Я пришел к месту съемки, там стоят гримвагены, на них написано «Михалков», «Ормонд»... И вдруг — «Мохов». Думаю, странно, у кого-то фамилия такая же. Подхожу: «Здрасьте, я Мохов!» Мне говорят: «Пойдемте!» — и заводят в тот самый вагончик. А на столе фрукты, напитки. «Мать моя женщина! — думаю. — Вот это размах!» А у меня всего лишь небольшой эпизод. Несмотря на то что я разговариваю с Джулией Ормонд через окошко в воротах, где просматривается лишь мое лицо, меня полностью одели в обмундирование, прицепили на бок саблю. Героиня шла на свидание с Меньшиковым, а я спрашивал по-английски: «Who are you to him? Wife? Sister?» («Кто вы ему, жена, сестра?»), шел короткий диалог. Но, видно, я очень увлекся. Михалков потом отозвал меня в сторонку:
— Саша, ты играешь так, будто ее хочешь.
— Это плохо?
— Нет, как мужик я тебя понимаю! Но по сюжету ты все-таки при исполнении.
То, что Никита Сергеевич творит на площадке как режиссер, — фантастика. Он влюбляет в себя всех артистов, все цеха. Ты просто растворяешься в его обаянии. Два раза я был влюблен в него как человека, режиссера, товарища. Он так себя вел, как будто мы с ним лучшие друзья. И не только со мной, он ведет себя так со всеми. Я благодарен судьбе, что ощутил на себе высочайший уровень его профессионализма. Вообще, на его картинах надо учиться. Судя по тому, что меня пригласили к нему во второй раз (я играл Ворошилова в «Утомленных солнцем 2»), наверное, Михалков остался доволен моей работой.
— Чем вам запомнились съемки у Игоря Ивановича Сукачева в картине «Дом Солнца»?
— Мы познакомились еще в подвале, куда Табаков постоянно таскал своих великих друзей. К нам приходили Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Аксенов, который вернулся из эмиграции, мы играли для Василия Павловича «Затоваренную бочкотару» по его повести. А ночами давала концерты никому еще не известная «Бригада С». Лидер группы Гарик Сукачев даже решил отпраздновать свое 30-летие в «Табакерке». Гуляли с большим размахом. С тех пор и подружились, я его обожаю!
Мы с Гариком настолько хорошо к друг другу относились, что вопрос о проведении моих кинопроб не стоял. Меня утвердили на роль, но начало съемок несколько раз откладывалось. Даты переносились, в результате съемки у Сукачева не вписались в мой график. Вместо меня снялся другой артист, очень известный, я считаю, совсем неплохой. Не знаю, что у них произошло, но мне позвонили и сказали: «Саш, все-таки мы хотим, чтобы эту роль сыграл ты». Хотя странно, они уже сняли с ним все эпизоды. Так меня опять вернули в проект.
Для меня Сукачев — творческая натура, отдельный талант, живущий сам по себе в мире музыки, кино. Он молодец, затрагивает больные для общества темы, делает это очень достойно. И «Дом Солнца», и другие его проекты с профессиональной точки зрения очень достойные. Опять же, для меня важен путь — работать и общаться с Гариком большая честь. Нас связывают несколько десятилетий дружбы, когда каждая встреча с этим человеком дарит огромную радость. Я его очень люблю, дорожу нашей дружбой, смею надеяться, что это взаимно.
— Вы отец троих сыновей. Кто из них проявляет творческие способности?
— До армии старший, Семен, успел сняться в небольших ролях — и, надо сказать, играл хорошо. Но в актеры не пошел, поступил на операторский факультет Института телевидения и радио, я оплачивал учебу. Семен сразу заявил: «Пап, я не собираюсь пять лет сидеть на вашей шее», — и стал учиться на заочном, параллельно работая. Нам довелось трудиться вместе на картине, которую я ставил. Семен работал фокус-пуллером. Он человек ответственный, строго себя оценивающий, к сожалению, даже чересчур. Ему 37 лет, пока он еще не снял ни одной картины как оператор-постановщик.
Макару исполнилось восемнадцать. Его мама настаивала на поступлении сына в Школу-студию МХАТ, подключала связи, поскольку сама окончила это учебное заведение. Но Макар заявил, что не планирует заниматься театром, и поступил на продюсерский факультет во ВГИК. Одно из шести бюджетных мест досталось ему. Горжусь своим сыном.
Матвею восемь лет, он учится во втором классе. Очень любит шахматы, занимается английским, недавно получил оранжевый пояс по карате. Он парень творческий, но пока в поиске.
— Остались ли у вас нереализованные творческие мечты?
— Нет. Что значит мечты? Сыграть Гамлета, Хлестакова? Театральный проект, который сейчас пытаемся сделать с женой, — это не мечта, это запланированное дело. Надеюсь, что мы наши текущие планы реализуем.
