— А расскажи мне о технике этого дела. Как актеру достучаться до души зрителя? Знаешь, нередко твои коллеги так произносят свой текст со сцены, что вообще не поймешь, что он или она сказали, даже если сидишь в первых рядах!
— Конечно, артист на сцене прежде всего должен быть виден, слышен и понятен. Это аксиома.
Ну а что касается техники, то у каждого она своя, и словами ее не объяснишь: нужно, мол, это, это, это и еще вот то. Это не игра на одном инструменте, например только скрипке, это — целый оркестр, где есть и барабаны, и тромбон, и виолончель, и валторны.
— Кого ты можешь назвать своими учителями?
— Главным моим учителем есть и остается, конечно, сама жизнь. Каждый ее отрезок был для меня своеобразным университетом. Но человек, которому я всегда буду благодарен, это Владимир Николаевич Богомолов: именно он принял меня в Школу-студию МХАТ, именно он научил меня дышать душой, чему теперь я учу своих студентов.
Кого-то же из актеров назвать в качестве моих учителей сложно. Одного такого точно нет, и это необязательно только те корифеи прошлого, которых все знают, — у Мишки Ефремова — однокурсника моего дорогого, любимого, я тоже учусь.
— Кстати, что ты преподаешь и сколько уже выпустил студентов?
— Актерское мастерство и театральную режиссуру. Сколько студентов выпустил? Думаю, человек триста, ведь я всегда преподавал в разных местах.
— Ты очень интересно рассказал о взаимодействии актера со зрителем. А можно сразу понять, выходя на сцену, какая публика собралась сегодня в зале — добрая или злая?
— Нет, это становится понятно лишь в конце спектакля. Но я никогда не делю публику по принципу «добрая — злая». Поскольку изначально очень уважительно отношусь к каждому зрителю. Ведь он пришел, заплатил за билет свои, как правило, немалые деньги, тратит на меня свое время, два-три часа, что идет спектакль. Словом, если зритель недоволен, во всем виноват только актер, и никто другой.
— Какая жестокая профессия!
— Да, жестокая, очень жестокая, не терпящая ни соплей, ни интеллигентской мягкотелости.
