Но постепенно я стал вживаться в иной для меня ритм, абсолютно другой образ существования. Наблюдать, как люди живут, как относятся к деньгам, к сексу, к каким-то жизненным, бытовым, казалось бы, малозначимым вещам.
Это нормально вообще, а для артиста тем более. Ведь многое, что потом воплощается в нашем творчестве, мы черпаем из жизни, из самого разного общения. Артист должен знать, как люди живут, что они думают, чувствуют, почему любят и ненавидят.
Словом, первые годы пребывания в Америке — кстати, жили мы на восточном побережье страны, в Бостоне и Нью-Йорке, — мне все было невероятно интересно. Все меня возбуждало, я, как губка, впитывал увиденное и услышанное. Чужой сюжет вошел в меня. Помнишь, как это у Ганса Христиана Андерсена: «чужой сюжет как бы вошел в мою плоть и кровь, я пересоздал его и только тогда выпустил в свет».
В России жизнь тоже не стояла на месте. В Москве зарождалось кооперативное кино. Мои ближайшие дружки, мои дорогие, закадычные братья Дима Певцов, Леша Серебряков, Сережа Векслер и Леня Громов стали сниматься в кооперативном кино, и меня тогда начало так ломать по профессии! Ну, если ты серьезно ей занимаешься, то это какой-то наркотик, который вызывает ломку, когда ты долго находишься вне своего любимого дела. Вот через полтора-два года моя жизнь стала трагична.
— Трагична?
— Да, я реально начал жутко страдать, что вот мои дружки там, в России, вовсю уже работают, снимаются в кино, а я тут, за океаном, по сути, прозябаю, теряю профессию.
Я никогда, к слову, не уезжал в Штаты навсегда. Бабок собирался подзаработать, поскольку в России в те лихие времена работы у нас, артистов, практически не было, да и носом, как говорится, хотел поводить, познакомиться с миром.
— То есть, отправляясь за океан, ты даже и не мечтал о карьере в Голливуде?
— О чем ты говоришь, какой Голливуд! Я пробовал там потыркаться, стать артистом. Бессмысленно, невозможно. То есть пробиться в кино, находясь там, внутри, я никак не смог. А вот попасть отсюда, из России, в их Russian star оказалось гораздо проще. Но все это было уже потом, не один год спустя.