Прочтя сценарий «Родни», Нонна перезвонила мне ночью: «Витька, гадина такая, ты шо ж написал? Ты хоть сам понимаешь?» — «Что, плохо?» — «Да не плохо, это ж то, шо я хотела. Витька, надо, шобы это снималось уже завтра. И шобы был самый лучший режиссер». — «Кто?» — «Никита Михалков!» Тут надо сказать, что Никита популярен и сейчас, но тогда это было явление! Молодой, красивый, веселый, щедрый, на «мерседесе»... Причем талантлив до бесконечности. Еще не было вот этого количества общественных нагрузок, и он был просто кинематографист — актер и удивительный режиссер. Я говорю: «Нон, не возьмет, это сельская история». — «Не гавкай, возьмет». И вот она подсунула сценарий Никите на закрытии Московского кинофестиваля. И через пять-семь дней мне звонок: «Виктор, здравствуйте, это Никита Михалков...» Помню, я на метр подпрыгнул от счастья.
Запустились мы в 1980-м — в год Олимпиады. Снимали в Днепропетровске. Не все шло гладко. Нонна явилась на пробы на каблуках, в нарядной легкой кофточке. Никита сказал: «Нет! Так не пойдет!» И повел ее к костюмерам. Там майку на нее надели, на зубы — фольгу. «Шо ты делаешь со мной?!» — возмутилась Нонна. А он: «Образ делаем, Нонночка, образ. Спокойно». В ответ — мат-перемат. Никита говорит: «Ну, подожди, давай все обсудим...» — «Да пошел ты, барчук чертов! Снимай Римму Маркову!» Та была постоянной соперницей Мордюковой. Потом Нонна позвонила мне: «Витька, забирай сценарий, другому режиссеру дадим». Я говорю: «Невозможно. Уже запуск». Тогда она опять свое: не буду сниматься, пусть Маркова снимается. Вскоре звонит Никита: «Витя, давай так: день-два помолчим. А потом скажи ей, что я сделал пробы Риммы Марковой и очень ими доволен». Так и поступили. Через два дня я позвонил Нонне и все сказал. Она взвилась: «Чего он, охренел, что ли, совсем? Она же не потянет эту роль!» — «Ты же сама сказала: «Берите Маркову». И Никита уже настроился на нее. Нонночка, ну режиссер-то — он, он и хозяин». — «А ты шо, не имеешь значения там? Скажи, что я подумаю. Может, еще и сама буду сниматься». И я тут же перезваниваю Никите: «Все, мы победили». На следующий день Нонна приехала на студию, и они с Никитой стали целоваться, обниматься, плакать, просить друг у друга прощения. Потом они это проделывали еще несколько раз во время съемок в Днепропетровске — все это бурное примирение. Потому что Нонна чуть что — собирала чемоданы и ехала на вокзал. Никита сразу ко мне: «Вить, лови ее». Ей не нравилось, что Никита делал образ более острым, чем в сценарии. При этом Нонна в него влюбилась: «На «мерседесе» ездит, гад такой ползучий. Ой, Витька, я не могу, эти усы у него. А каким одеколоном пахнет, ой, Витька...» И вот она то плакала, то порывалась уехать. И я ее всякий раз ловил перед посадкой в вагон, нагруженную каким-то немыслимым количеством вещей, которые ей дарили поклонники. И уговаривал вернуться. А там уж из-за угла вокзала выруливала машина, оттуда выходил Никита: «Ку-ку, Нонночка!» И все! Обнимаются, целуются и загружают все эти чемоданы в специально вызванный автобус — ни в какую легковую машину такое количество не умещалось. Ей же дарили кухонные комбайны, галоши, сковородки, тарелки. У Мордюковой весь номер был заставлен коробками. Ее же любили безумно...
Первый показ «Родни» проходил в так называемом яичном зале «Мосфильма», который был оклеен картонными коробками из-под яиц для лучшей акустики. Волчек, Евтушенко — все собрались. А зал — сто мест всего. Это у Никиты был фирменный ход — он устраивал показы так, что мест было гораздо меньше, чем приглашенных. И таким образом обеспечивал переаншлаг: у него знаменитости на ступеньках сидели.
