Потом был тур по Кавказу с заездом в Чечню. Кобзон на всякий случай Хор внутренних войск туда брать не стал, остальные не захотели ехать. То есть отправился только Еврейский хор.
В Грозном на этот момент было какое-то минимальное перемирие. Гарантом безопасности выступил один из лидеров террористической группировки, с ним Кобзон договорился, что для людей Чечни сделают концерт на разрушенном стадионе. Там банда боевиков с пушками и все стреляют в потолок. Иосиф Давыдович мне говорит: «Я на всякий случай не буду вас Еврейским хором объявлять, здесь могут не понять».
Выходим на арену, я стою спиной, потому что дирижирую оркестром. Кобзон усмехается и шепчет: «Ну, начинай. Выступим, если не перестреляют». Даже пара парней из нашего хора туда не решились поехать: одному жена не разрешила, а другой прикрылся расстройством желудка. Было действительно страшно.
Потом меня вытащили из гримерки, вся охрана исчезла, думаю: «Все, мне конец!» Тогда в тех местах нередко похищали людей. Приводят меня к одному из самых известных в мире террористов, а он так дружелюбно, с характерным акцентом говорит: «Слушай, у нас не всегда будет плохо. А когда будет хорошо, я позову тебя, и ты будешь петь свои песни. Они мне нравятся».
В общем, с Кобзоном мы получили огромный сценический опыт: научились вести себя на сцене, тому, как общаться с публикой, как правильно держать микрофон, как приветствовать зал, что говорить, когда ты по техническим причинам начал концерт на сорок минут позже.
Иосиф Давыдович — это кладезь мудрости. У нас сорок минут длилось выступление, после которого мои мальчики шли гулять, а я оставался за кулисами и впитывал его умение и опыт.
Кобзон — это же глыбища! У меня с ним отношения сложились уникальные, притом что я никогда не лез с панибратством или дружбой. Но и с его стороны всегда чувствовал уважение. Он представлял меня как своего партнера и почти на всех банкетах заставлял говорить, независимо от того, кто сидел за столом — президент или чиновник. И я за это благодарен, потому что сам бы никогда не осмелился.
После гастролей Иосиф Давыдович помог нам получить статус муниципального коллектива с минимальной зарплатой и возможностью репетировать не только в синагоге. Он поговорил с Юрием Михайловичем Лужковым.
Дальше я стал думать, как нам постепенно уйти от названия Еврейский хор, потому что это очень ограничивало рынок и репертуар. На каком-то этапе стало понятно, что находиться в рамках еврейской литургической фольклорной музыки — это как до старости ходить в коротеньких штанишках. У нас был потенциал эстрадного хора, владеющего музыкой разных народов, еврейской осталось процентов двадцать. Хор освоил репертуар, состоящий из классики, эстрады, народных песен... Появился гитарист, потом пианист.
Для начала я со своим шоу пошел в Театр эстрады Хазанова, концерт назывался «Два часа еврейского счастья». Я дирижер, а тут уже стал фронтменом. Но я не певец, у меня нет актерского образования, и я не режиссер... Всему этому приходилось учиться по ходу, чтобы придумать и вести свое авторское шоу. В нем было уже не только еврейское творчество, хотя присутствовало много духовной музыки и фольклора, песни на идиш в переводе на русский. Людям очень нравилось, и не только евреям.
Я старался все делать правильно: общался с аудиторией, дирижировал. Все это проходило более или менее удачно, но через огромный стресс, потому что ответственность колоссальная. Турецкий не шоумен, то есть это совсем другое амплуа. Из серьезного, классического музыканта нужно было превратиться, грубо говоря, в тамбурмажора. После первого концерта я от стресса покрылся красными пятнами.
