— Она поступила к Захарову в ГИТИС!
— Как к Захарову, я же хотела забрать ее к себе?! — говорит Алла Борисовна.
Было приятно, конечно, узнать, что сама Покровская хотела меня взять учиться, но судьба распорядилась направить меня к Марку Анатольевичу.
— Каким преподавателем был Захаров?
— «Внешнее отражает внутреннее» — так он считал. Одевался с иголочки. Как денди, очень стильно: молочно-кремовый костюм, флер дорогих духов. Всегда держал дистанцию, никакого панибратства не допускал, со студентами общался исключительно на «вы»: «Ангелина Владимировна...» А мне было всего семнадцать лет. До сих пор, встречаясь с однокурсниками, по старой студенческой привычке можем называть друг друга по имени-отчеству.
Самое главное — Марк Анатольевич взращивал в нас лидеров. Никакого «студенчества», когда дети с открытым ртом взирают на мастера-магистра. Захаров, напротив, внушал, что каждый из нас с первого курса должен чувствовать себя большим серьезным артистом. Быть уникальным. «Энергоемким», как он выражался. Уметь произвести впечатление. Причем, мне кажется, неважно какое — хорошее или плохое, главное произвести. Марк Анатольевич — он же фокусник, цирковой режиссер, любил «пугануть». Часто повторял: «Зрителя надо в какой-то момент пугануть. Чтобы встрясочка была».
Нам этих его «встрясочек» тоже доставалось. Когда кто-то из нас вдруг набезобразничал, а бывало всякое, или же случались проблемы с успеваемостью и ему приходилось краснеть за нас в деканате, он не ругал, не кричал, не злился. Вообще не слышала, чтобы когда-то на кого-то повысил голос. Но одной фразой мог буквально размазать так, что хотелось умереть. К примеру я никак не могла сдать ритмику. Поссорилась с преподавательницей. Какая-то мистика: мы просто невзлюбили друг друга — она меня, а я, как следствие, ее. От нелюбви, от испуга, от зажима никак не могла сдать ей зачет по этой несчастной ритмике, в которой всего-то два притопа и три прихлопа.
Марк Анатольевич задумчиво сказал мне после очередного моего ритмического провала: «Ангелина Владимировна, подумайте, может быть, вам пересмотреть свою жизнь? Чем еще вы любили в детстве заниматься? Может быть, есть у вас какое-то хобби? — Я не понимала — вроде бы обсуждаем мою неуспеваемость, при чем здесь мое хобби? — Может, актерская профессия — это не ваше все-таки, поэтому так халатно к учебе относитесь? Подумайте об этом дома на досуге. Может быть, вы готовить любите, может быть, выберете профессию повара?» — припечатал наконец. Очень цинично. Нечто подобное он говорил каждому неуспевающему.
Я не была его любимицей. Меня любили педагоги курса — Виктор Шамиров, Роман Самгин, Татьяна Витольдовна Ахрамкова. Захаров относился ровно. Остальные однокурсники были заражены актерской профессией, многие мечтали о ней с детства, я довольно долго продолжала быть ванькой и играла как пойдет. И как актриса я была не в его вкусе. Я мягкая, женственная. Обычная, а Марк Анатольевич любил необычных. Рыжих например. «Его актрисы», если посмотреть, они все этакие роковухи: крупные черты лица, огромные, немного демонические, ведьминские глаза. На нашем курсе он заметно выделял Свету Ходакову. Не знаю, как сложилась ее творческая судьба, по-моему, актрисой в итоге она не стала. Но у нее природный талант, необузданный. Мы называли ее Бабановой.
Марк Анатольевич не любил непунктуальных людей, никто не имел права опаздывать. Он и себе этого не позволял, а Света могла опоздать на сорок минут, войти, громко шурша пакетами и сумками, шумно плюхнуться на свое место. Мастер замечал: «Вы знаете, Светлана, я вас сейчас даже еще больше зауважал». Он был совершенно непредсказуемым, никто не мог предугадать, за что он отругает, а за что похвалит. И очень любил нестандартных людей, чудиков.
