— За такого видного жениха, наверное, шла битва!
— Нет, вы знаете, никто особенно за ним не гонялся: это было очень рискованно.
Как-то в Союз в очередной раз приехала мама Петера. Она всегда останавливалась в «Национале», в номере с видом на Кремль, а еще ей по статусу полагалась «Чайка» с шофером. Однажды Уля передал мне пожелание Зинаиды Рудольфовны встретиться со мной. Перед этим она позвонила маме:
— Людмила меня сразу же узнает! На мне будет роскошная шуба. Я блондинка, и прическа как у Екатерины II!
— Ничего, моя Людмилочка тоже видная! — парировала мама, очевидно намекая на моего облезлого кролика.
За столиком в кафе гостиницы мы вели светский разговор, много говорили о театре. Через полтора года, осознав, что дело идет к свадьбе, Зинаида Рудольфовна дала мне понять: «Если ты думаешь, что получила золотой мешок, ошибаешься!» Я ее очень хорошо понимаю: не для того они с мужем бежали от ужасов советской власти, чтобы сын женился на русской и остался в СССР. Уле я поставила условие: «Из России никуда не уеду!» Он не стал спорить, хотя, думаю, меня не понял. Он родился в Чехии, учился в Германии, работал здесь, в России, и не был привязан к одному какому-либо месту. Интересно — хотя мы вместе прожили долгую жизнь, я и сейчас продолжаю жить с иностранцем. У меня психология русского человека, а у него — западного.
Уля жил в гостинице «Метрополь». Как-то пригласил нас с Егоровой в гости. Мы бесстрашно отправились в его номер. А когда он вышел из комнаты, Таня вдруг повернулась ко мне, прижав палец к губам.
— Молчи! — с трудом прочитала по ее губам. — Здесь все прослушивается!
Я прыснула от смеха:
— А если нас здесь просматривают?
Наивно думала, что после свадьбы буду жить в «Метрополе» со своим мужем, но на второй день нас оттуда выставили и нам пришлось перебраться к маме, где мы и жили в тесноте, но не в обиде.
— В то время было трудно выйти замуж за иностранца?
— Хотя формально никто не возражал против нашего брака, фактически для его заключения требовалось такое количество документов, что собрать их не хватило бы целой жизни. Нам сильно потрепали нервы.
Начнем с того, что моего жениха вызвали в Грибоедовский ЗАГС, где регистрировали браки с иностранцами, и проинформировали:
— Господин Игенбергс! А вы знаете, что ваша жена не девушка?
— Да, — ответил он, — я догадываюсь, ведь у нее есть ребенок.
Уля, уже знакомый с советской бюрократией, был во всеоружии: на церемонию бракосочетания явился с огромным портфелем, битком набитым всяческими справками. На каждый дурацкий вопрос — кто был его двоюродный дедушка и страдала ли бабушка подагрой, кто где похоронен — у него был заготовлен ответ.
— А есть ли у вас справка о... — не успевали закончить фразу, а он уже доставал очередную бумажку с печатями:
— Пожалуйста!
Нашими свидетелями на свадьбе были Таня Егорова и Алик Шейн. Алик потом признался, что у него от страха ноги подкашивались.
Но помимо разных формальных сложностей была еще одна проблема — выбрать свободный день для свадьбы. Я была настолько занята в репертуаре, что сказала: «Любой вторник!», зная, что в театре в этот день выходной. Оказалось, что мы расписываемся двадцать седьмого марта, в День театра, и, естественно, выходной отменили. В итоге после свадебного стола, накрытого у нас дома, я побежала на спектакль. Со мной в этот день играл Юрий Яковлев, он тоже гулял на нашей свадьбе. Словом, мы так «напраздновались», что играли с ним чуть ли не в бессознательном состоянии: на сцене в какой-то момент не узнали друг друга и промчались мимо, забыв о диалоге. Слава богу, публика ничего не заметила.
Мой муж, физик по образованию, занялся в СССР бизнесом. Тогда в стране действовала статья за распространение буржуазного образа жизни, по которой иностранцам не разрешали жить в Союзе более трех лет. Уле каждый раз приходилось долго оформлять свои въезды и выезды. Это было таким мучением! Как-то мы даже пошутили, что если у нас родится мальчик, назовем его Овиром, если девочка — Визой.
Однажды муж уехал в Германию по делам, я осталась дома с маленьким Максимом и смертельно больной мамой. Петеру вдруг отказали во въездной визе. От отчаяния я не представляла, что делать. В справочной узнала телефон МИДа. Позвонив туда, попросила к телефону Громыко. Меня, к удивлению, тут же соединили с его приемной. «С вами говорит актриса Максакова! У меня на руках больная мать и маленький сын, — выпалила я, едва взял трубку личный помощник министра иностранных дел. — Умирает моя мама, народная артистка, денег нет ни копейки, театр в отпуске, ребенка кормить нечем. Если моему мужу не разрешат вернуться, я поднимусь на девятый этаж и выброшусь из окна!» И как ни странно, Петера немедленно впустили в страну. Он ворвался в квартиру за два часа до смерти мамы...
