Мамину болезнь я не принимала. Бабушка понимала, как мне тяжело, как-то разговорилась с женщиной из нашего подъезда, у той был очень болезненный ребенок. Соседка рассказала, что отправила его в «лесную школу» в пригороде Ростова-на-Дону, там следили за здоровьем детей, проводили оздоровительные процедуры. Бабушке удалось устроить меня туда.
Мама была уже совсем плоха, бабушке приходилось трудно с двумя девчонками. К тому же я часто болела, и она решила, что так всем будет легче. Мне достали какую-то справку, а сестра осталась дома. В «лесной школе» мне понравилось, я провела там год, бабушка навещала меня по воскресеньям, привозила нехитрые гостинцы: яйца, сваренные вкрутую, пряники, печенье, вафли. Откуда было брать деньги на что-то другое? Мы с ребятами накрывали поляну, прятались от учителей. Я спрашивала:
— Как мама?
— Лежит.
Понимала, что она болеет. Однажды за мной приехали сестра и соседка тетя Надя. Я почувствовала: случилось что-то нехорошее, но они молчали. Я тоже. По дороге домой тетя Надя сказала:
— Зайдем в магазин.
Там она купила очень много водки. Я спросила:
— Зачем столько?
— Сейчас узнаешь.
Одной частью себя я понимала, что случилось самое страшное, но спросить боялась. Когда сестра позвонила в квартиру, нам открыли дверь какие-то люди. Я вошла, повесила пальтишко на вешалку и побежала по коридору в свою комнату, краем глаза заметив, что в гостиной, которую называли залом, что-то непривычное стоит на столе. Стол перемещали в центр комнаты только на Новый год или чей-то день рождения. Помню, пробежала мимо в свою комнату и уперлась в подоконник. Кто-то подошел сзади:
— Сходи в зал.
— Не пойду!
Понимала, что мамы больше нет, но отказывалась это принимать. Этого не может быть! Я слышала, как кто-то плакал, кто-то читал молитвы. На похороны приехали наши украинские родственники. Они варили кур, готовили на поминки лапшу, что-то резали. Я не выходила из своей комнаты, стояла вцепившись в подоконник. Кто-то из родни подошел: «Ты поплачь!» — а у меня не получалось. Казалось, что не хватало воздуха, будто я вдохнула и никак не могла выдохнуть...
Бабушка была прекрасным, глубоким, добрым и чистым человеком. Но все же деревенским. Я не раз заставала ее в момент, когда она прятала слезы. Она из тех, кто не проявляет ярких эмоций, громко не хвалит и не ругает, открыто не показывает любви. Я обнимала бабушку, прижималась к ней, она говорила: «Ладно, ладно». Порой плакала, потому что не знала, как свести концы с концами. В такие моменты могла сказать: «Лучше бы отдала вас в детский дом, вы там хотя бы сыты были».
Когда оформляла над нами опекунство, дальние родственники предупреждали, что она не потянет двух девочек на свою зарплату — бабушка работала дворником. Мы росли, нас требовалось одеть, обуть, накормить, квартплату оплатить. Мы получали скромные пособия по потере кормильца, помню, относили в школу чеки, нам оплачивали школьную форму. Еще выдали талончики, на которые мы с сестрой имели право один раз в день поесть в школьной столовой что-то недорогое — например жареную печеночку с гречкой, стакан молока с хлебом. Вот, пожалуй, и все...
