Он, наверное, ощущал себя брошенным Чебурашкой и был обижен на весь свет. Но не сам ли виноват?
«Осторожно: злой Чебурашка!» — когда-то статья с таким названием выходила в журнале «Коллекция Караван историй». Об Успенском повествовала его третья жена — телеведущая, журналист Элеонора Филина. Рассказывала, что Эдуард Николаевич третировал ее ребенка от первого брака и ее саму раскатал как бульдозером. Потом они с ней долго судились за подмосковный дом, который строили вместе, а Лера (так называют Филину родные и друзья) с любовью обставляла и приводила в порядок.
Подробностей судебных разбирательств не знаю и вникать не хочу. Отец меня замучил этой историей! С негодованием и злостью живописал, какой ужасный человек Филина. Представляете, целый год изо дня в день, из недели в неделю слушать это, дышать воздухом, буквально пропитанным ядом. Это изматывало. Каждый день в одних и тех же выражениях, часто нелитературных. А вечером, приняв сто граммов, он пересматривал на компьютере их общие с Лерой фотографии и выпуски программы «В нашу гавань заходили корабли...», на которой они познакомились. Наверное, если человек снова и снова возвращается к воспоминаниям, ему не все равно. Он даже нанял частного детектива следить за бывшей женой! И рассказывал мне, негодуя, куда она ходит и с кем встречается....
Попыталась робко напомнить отцу, что они с Элеонорой расстались и какая разница, с кем проводит время свободная женщина. Лучше бы я молчала — теперь уже на меня обрушились гром, молнии и те же выражения, которые пять минут назад были адресованы Лере. Меня отшвырнуло от отца как взрывной волной.
А уж когда я однажды, окончательно устав от его бесконечной шарманки о «негодяйке Филиной», осмелилась произнести, что так не бывает — чтобы один плохой, а второй хороший, обычно в разводе виноваты двое... Увидела сжатые кулаки и испепеляющий взгляд. Даже страшно стало.
Он сам себя истязал этими воспоминаниями, но заодно и меня. А ведь был уже тяжело болен, ему оставались считаные месяцы. В такие часы, мне кажется, нужно пытаться осмыслить свою жизнь, со всеми помириться, попросить прощения и самому простить, может быть, помолиться, подумать о душе. Но отец считал иначе.
Он страдал онкологией, проходил процедуры в Германии и вызвал меня за ним ухаживать. При том что до этого многие годы мы общались довольно редко, он звонил, только если ему было что-то нужно. «Танька, я написал новые рассказы, и ты обязана их прочитать» — это означало, что я должна примчаться немедля. Посмеешь напомнить, что есть неотложные дела, и приедешь, к примеру, завтра — снова крик и мат. Он, наверное, ощущал себя брошенным Чебурашкой и был обижен на весь свет. Но не сам ли виноват?
