— Бабушка, да у тебя двести десять фильмов!
— Из которых помню только десять, — отмахнулась я.
— Иди, научу тебя пользоваться компьютером — сможешь и остальные двести освежить в памяти. Что тебе делать — сиди и смотри на себя с утра до вечера!
И я, почти девяностолетняя бабка, повелась ведь на такое предложение! Стала нажимать клавиши, которые показывал внук, — и ни в одну не попала. Раздосадовалась естественно:
— Куда мне со свиным рылом да в калашный ряд! Почти ничего ж не вижу!
— Бабуль, да не в зрении дело, — попытался успокоить Володя, — у тебя просто пальцы некомпьютерные — вот и промахиваешься.
— Конечно некомпьютерные! Откуда им взяться — тонким да проворным, когда я происхождением из самых что ни на есть рабочих и крестьян!
К фильмам, в которых снималась и которые запомнились на всю жизнь, я еще вернусь, а пока хочу рассказать про родителей и выпавшее на войну детство, про юность, проведенную в Северной Корее, и про то, как совершенно случайно, перепутав трамвайный маршрут, попала во ВГИК...
Мои мама и папа родом из Курской губернии: она — из села Медвенка, он — из деревни Спасское Медвенского уезда. Поженились, когда папе было девятнадцать, а маме — двадцать четыре. Семьи Петровых и Березуцких считались равными по достатку. Тарас Иванович скупал по округе овец и гонял отары в Курск, где за мясо и шкуры, из которых шили знаменитые романовские полушубки, давали приличные деньги, а Лаврентий Сигизмундович работал начальником поезда Курск — Харьков. Несмотря на то что первый гордо именовался «скототорговцем», а второй был при хорошей должности на государевой службе, домочадцы того и другого с утра до вчера трудились в поле и ухаживали за скотиной. Белоручек в семьях не было.
Сначала, как полагается, к Петровым приехали сваты от Березуцких. Посидели, поговорили, посмотрели приданое, но решающее слово оставили на потом, когда Тарас Иванович нанесет ответный визит — посмотрит, в какой дом отдает дочь. И вот этот день настал.
Мама вспоминала смеясь: «Ой, как же Хфедя и его отец моего тятю тогда обманули! Чего удумали-то — это ж надо! Тятя зашел в амбар и спрашивает:
— А чего это у тебя в бочках?
— Пшеница, — отвечает Лаврентий Сигизмундович.
Тятя довольно кивает:
— У-у-у, молодец! Чтоб, значитца, зерно не отсырело и никакие жучки там не завелись. Хозяйственный! — Сдвигает с бочки крышку, зачерпывает пригоршню пшеницы, пропускает ее сквозь пальцы и опять кивает с одобрением: — Зернышко к зернышку!
Когда все зашли в дом для дальнейшего разговору, я шмыгнула в амбар и запустила руку в бочку. Что меня толкнуло проверить, сама не знаю. Пшеницы в бочке было на две ладони, а дальше — зола. Маме я об этом рассказала, а тяте не созналася — вдруг отказался бы отдавать меня за Хфедю? А он уж больно мне понравился: высокий, статный, русые волосы шапкой, глаза ясные. Все девки по нему сохли, а Хфедя, вишь, меня выбрал, хоть в деревне я считалась перестарком. Мамонька так про него сказала: «Если люб, выходи. Не от хорошей жизни на обман-то решились, семерых детей растят — где тут богатство скопить? А семья правильная, работящая».
