«Сейчас каждый второй, если не первый, заняв высокую должность, старается скорее набить свой карман, — говорил Женя, — а мой отец получал партмаксимум, который не мог превышать среднюю зарплату рабочего. Маме платили вдвое больше. В моей памяти осталось, как она отчитывала папу за старые брюки и чуть ли не силой тащила в магазин. Но надевать новый костюм отец стеснялся: просил брата, чтобы тот походил в нем месяц-другой, а уж потом носил сам. Персональный «форд», подаренный ему Серго Орджоникидзе, отдал в медсанчасть завода и ездил на работу на трамвае. Вся продукция фермы, которой заведовала мама, распределялась по семьям рабочих — в голодные тридцатые такому «доппайку» цены не было. Кроме того, она стала инициатором всесоюзного движения жен инженерно-технических работников за улучшение быта трудящихся — и в 1936-м получила орден Трудового Красного Знамени из рук отца всех народов... Когда мы втроем входили в театр и весь зал вставал, у меня перехватывало дыхание — так я гордился родителями...»
В июле 1937 года Яков Ильич отправился в Москву хлопотать за арестованного заместителя. Через несколько дней в Кривой Рог пришло известие, что директора завода Весника «тоже взяли». Не желая в это верить, Евгения Эммануиловна с сыном срочно выехали следом. Походы по разным инстанциям ничего не дали — жене даже не сказали, в какой тюрьме находится муж. А в начале ноября пришли уже за ней самой.
«В пять часов утра раздался звонок в дверь, — вспоминал Женя. — Четыре комнаты нашей московской квартиры на Донской улице заполнили люди в форме, начался обыск. Маме каким-то чудом удалось незаметно сунуть мне в трусы сберкнижку на предъявителя. Видимо, она ожидала ареста и положила на счет все накопления — восемьсот рублей. Три большие комнаты опечатали, а в самую маленькую мне разрешили перенести кровать, часть книг и кое-что из посуды. Когда маму уводили, она погладила меня по голове, поцеловала и сказала: «Запомни — твои родители честные люди, и что бы ни случилось, никому не удастся запятнать их имена...» Оставшись один, я долго не мог унять нервный озноб, от которого стучали зубы. Слезы принесли бы облегчение, но их не было».
