— Вы что, с ума сошли?! У меня жена, дети — все еще спят!
— Если сейчас не выйдешь, — заявляет Иван, — я с тобой больше не разговариваю!
— Ладно, иду, — сдается Меркурьев.
В кафе у гостиницы «Европейская» просидели до вечера. Поскольку денег ни у меня, ни у Ивана совсем не осталось, билеты на поезд до Москвы нам купил Меркурьев. Когда выгрузились из вагона на Ленинградском вокзале, Переверзев спросил: «Маенькая моя, а где твой галстук?» Я обыскал все карманы — галстука нет! Отдал за него тринадцать рублей, а на обмывание ушло целых две тысячи. Не было жаль ни галстука, ни рублей — оно того стоило!»
К деньгам Женя вообще относился на удивление беспечно: давал направо и налево в долг, платил за всех в ресторанах, накрывал богатые столы в киноэкспедициях. При этом сам терпеть не мог быть у кого-то в должниках: если случалось «стрельнуть» пятерку-десятку, не успокаивался, пока не отдавал. В связи с этим вспомнилась одна история, связанная с поэтом Светловым. После спектакля, для которого Михаил Аркадьевич написал текст песни, был устроен банкет. Бессребреник Светлов, несмотря на протесты, внес самый большой вклад в его оплату, а еще, чтобы порадовать друзей-артистов, сочинил для каждого шутливые стихи. Афиша с посвящениями ходила по кругу, адресаты произносили их как тосты. И только Женя промолчал. Когда банкет закончился и они вместе вышли из театра, Светлов спросил:
— Старик, а ты почему не прочел мое посвящение?
— Да глупость какая-то, — ответил Весник, — неловко было вслух, при всех...
— А что я тебе написал?
— «На сцене ты чудесник-чародей — когда отдашь мне двадцать пять рублей?» Но я ведь не брал у вас денег. Зачем же объявлять себя человеком, который не возвращает долги...
— Пожалуй, ты прав, — согласился Светлов и, вытащив из кошелька купюру, протянул Жене: — На тебе двадцать пять рублей, чтобы стихи соответствовали действительности. И извини — я к «чародею» другой рифмы не нашел.
Большинство приключений — забавных и не очень, но неизменно сопровождавшихся возлияниями, — случились в жизни Евгения Яковлевича до встречи со мной. Когда мы стали жить вместе, я всячески старалась оградить его от веселых компаний. Приезжала в театр к окончанию последнего действия, ждала Женю в гримерной, и мы уезжали домой. Если удавалось отпроситься с работы, сопровождала на гастролях. Многие коллеги мужа на меня из-за этого злились, обвиняли в жадности: мол, хочет, чтобы все деньги оставались в доме. Если такие разговоры доходили до Жени, он впадал в ярость: «Вот уж чего нет в Нонке — так это жмотства! Она же за все время, что живет со мной, ни одной приличной вещи себе не купила! Если бы я ей обновки с гастролей не привозил, так бы и ходила в платьях и сарафанах, которые сама сшила!»
