Отца не вызывали по делу Мейерхольда, Царев, напротив, в органах бывал, и его не тронули. Думаю, в тот день папа что-то прочел в том кабинете следователя, потому что слышать о Цареве больше не хотел, на сцене старался с ним не пересекаться, руки не подавал, а на вечер памяти Мейерхольда, о котором мечтал всю жизнь, вовсе не пошел после того как узнал, что вести его будет именно Царев. Однако в свой последний спектакль «Человек, который смеется» отец пригласил Михаила Царева на роль странствующего актера. Думаю, ни о каком примирении или прощении речи не шло. Папа сделал это из-за стопроцентного попадания в образ — мало кто был так склонен к утрированной декламации, подчас подчеркнуто фальшивой. Однако вскоре Царев лег в больницу, да и папа окончательно ослеп, так что закончить работу над спектаклем не смог. Я видел прогон «для своих» — потрясающе. Мощно, мрачно — сильнейшее впечатление. Без отца спектакль так и недоработали, а вскоре и вовсе закрыли. Но это я забежал далеко вперед.
Папа никогда никого не предавал. Ту самую сталинскую книгу не просто сохранил, он даже не вырвал страницу с дарственной надписью от врага народа. И всю его жизнь она стояла у нас в книжном шкафу. Не отвернулся он и от Зощенко, когда того начали преследовать. Это уже на моей памяти было. Отец часто читал мне его «Елку» и однажды сказал, что сегодня к нам придет дядя, который ее написал. Мне даже разрешили позже обычного лечь спать. Я ждал как минимум Олега Попова и был страшно разочарован. Потому что вместо представлявшегося мне весельчака в квартиру вошел печальный, осунувшийся и уставший человек. Стало неинтересно, и я отправился спать. Через несколько десятилетий, разбирая папины архивы, наткнулся на письмо от Зощенко, где тот горячо благодарит отца за готовность поддержать, помочь — в том числе и материально. «Спасибо, я рад, что в вас не ошибся. Но сейчас все нормально — я зарабатываю переводами», — писал тот. Но я снова отвлекся. Хотя начало общения мамы и папы косвенно касалось все той же страшной темы.
