Между тем приближались выпускные экзамены, я усиленно готовилась и за два месяца до окончания училища получила серьезную травму колена прямо в классе, на прыжке — разорвался мениск. Никита ужасно расстроился:
— Бедная Лешенька! Надо папе сказать, чтобы устроил тебя в хорошую клинику!
— Да нет, не надо. Завтра ложусь в Институт травматологии, в отделение спортивной травмы.
— Ну вот, а я, как назло, должен ехать в Самарканд в экспедицию! (Он уже начал сниматься в «Перекличке».)
— Ничего, как-нибудь справлюсь. Будешь мне писать.
И Никита стал писать о своей любви и о том, что мне пора «отпустить поводья». Я отвечала: «Еще недавно ты был влюблен в Настю. Я не верю, что у тебя с ней все кончено, и не хочу быть заменой». — «Ты и не будешь. С тобой все по-другому. А с Настей у меня ничего больше нет и быть не может», — клялся он. Подписывался всегда одинаково: «Москва, Кремль, твой Никита Сергеевич». (Тезка Михалкова — «хозяин» Кремля Никита Сергеевич Хрущев тогда уже был отправлен на пенсию, и в его адрес все любили пошутить.) Когда вернулся, пришел ко мне в ЦИТО. Я вышла на костылях. Никита охнул:
— Что с тобой сделали врачи?!
— Да нет, врачи меня как раз пожалели. Операцию делать не стали. Пытаются обойтись консервативными методами лечения.
В ЦИТО провела месяц. Михалков навещал, старался поднять настроение. Когда вышла из больницы, наши отношения перешли на новый уровень. Я уже не могла без Никиты, он стал по-настоящему дорог.
Мы не просто любили друг друга — думали и чувствовали одинаково, у меня была возможность в этом убедиться. Однажды сидели у Михалкова и решили послушать музыку. Он обожал «Славянские танцы» Дворжака и Второй фортепианный концерт Сен-Санса. Стал настраивать приемник. Сначала слышался треск, и вдруг комнату заполнил неповторимый голос Дмитрия Николаевича Журавлева, читавшего чеховскую «Даму с собачкой». Мы оба застыли и не издали ни единого звука, пока длилась передача, только слушали, слушали... Когда все закончилось, еще какое-то время молчали, потрясенные — не только прекрасным исполнением, но и тем удивительным ощущением абсолютного единения, которое только что пережили. Это было сильнее и пронзительнее самых страстных поцелуев и объятий.
