Меня часто оставляли дома одного. Когда родители собирались куда-нибудь пойти, бабушка тут же придумывала себе срочное дело, лишь бы в няньках не сидеть. Папа нашел выход из положения: он вбивал маленькие гвоздики в пол, выдавал мне молоток и поручал забить их по самую шляпку. И вплоть до родительского возвращения я с удовольствием колотил по гвоздям. А когда бабушка стала возмущаться, что по полу скоро ходить будет невозможно, папа велел мне вбивать гвозди в шкаф из красного дерева.
Семейная идиллия заканчивалась, как только папу приглашали сниматься. Он получал деньги, и вихрь свободы уносил его прочь. После очередного недельного загула мама собрала отцовский чемодан и показала ему на дверь, для пущей убедительности взяв в руку полено. Папа оскорбился: «Вы еще на коленях ко мне приползете! Ко мне, обожаемому всей страной!» И он ждал этого всю жизнь, но ждал напрасно. Много раз папа пытался вернуться в семью, просил прощения, клялся в вечной любви. Но, как говорила мама, «полено всегда было наготове, а ему не хватало чуть-чуть напора, чуть-чуть терпения...»
Вскоре началась война. Театр комедии эвакуировали. И хотя родители уже были в разводе, папа добился того, чтобы нас вместе с бабушкой вывезли из блокадного Ленинграда на Большую землю.
Первое время мы жили в Сочи в теплушках, а потом нас перевезли в Таджикистан. Помню, в Сталинабаде снимали фильм «Принц и нищий», где я играл оборванца в толпе. На время эвакуации семья соединилась вновь. Папа продолжал сниматься и по-прежнему вел богемный образ жизни. Возвращался домой очень поздно и со словами «Сегодня денег не давали!» падал замертво в прихожей.
Мама ночами шила тряпичных кукол, а бабушка рисовала им лица. Даром, что ли, у самого Рериха училась! Потом она их продавала на базаре.
