Мои школьные знания не то чтобы были на нуле, но уж точно оставляли желать лучшего. На вступительных меня попросили:
— Почитайте что-нибудь из Есенина.
— А кто это?!
Дальше — больше.
— Каких современных художников знаете?
Пришли на память Кукрыниксы, где-то я слышал это имя. Меня спрашивают:
— Хороший художник?
— Хороший!
— Один?
— А что, их трое, что ли, должно быть?!
Тем не менее преподаватели что-то во мне разглядели и приняли. Правда, взяли на кукольное отделение, о чем я даже постеснялся сказать родителям. Начался учебный год, и тут уж мне стало стыдно из-за собственного невежества. Налег на учебу, стал наверстывать. Видно, мои успехи были неплохими, так как после экзаменов потрясающий педагог Борис Райкин (царствие ему небесное) поставил перед руководством училища вопрос о моем переводе на отделение актеров драмтеатра. Педсовет сказал решительное «нет»: на кукольном отделении и так не хватает ребят. Но я хотел играть на сцене.
Как раз в тот момент мама прислала деньги на костюм. Но костюм я не купил, на эти деньги поехал в Новосибирск показываться в театральное училище. Меня прослушали и сказали:
— Берем на курс актеров драмтеатра.
— Хорошо, съезжу в Иркутск, заберу свои документы и вещи.
Но не судьба мне была поучиться в одном учебном заведении с Вовкой Машковым и Леной Шевченко. Когда объявил в Иркутске, что перевожусь в Новосибирск, мне ответили: «Переведешься, но здесь — с кукольника на актера драмтеатра. Только не уезжай». И я остался.
Выпускался со спектаклями «Годы странствий», «Женитьба Фигаро». На всю жизнь запомнил, как сдавал экзамен по гриму. Требовалось не просто придумать себе другую внешность, но и сыграть в этом виде отрывок. Педагог дал всем полный карт-бланш: что хотите, то и делайте. Однокурсники клеили чеховскую бородку, надевали пенсне, а я пошел дальше: дерзнул появиться в образе Отелло. Сам смастерил на сцене альков — супружеское ложе, которое закрывали французские шторы. Всю ночь проспал в папильотках, в них и в училище поехал, натянув на голову лыжную шапку, чтобы не пугать людей в транспорте. В гримерной посмотрел в зеркало: на голове появилось нечто, отдаленно напоминающее шевелюру венецианского мавра. Мужского костюма шекспировских времен не нашлось, надел длинное женское платье.
По собственной задумке на сцену, где меня уже ждала Дездемона, я проходил через весь зал. Экзаменаторы об этом не знали и заложили ручки дверей из фойе шваброй, чтобы никто не мешал. Я дернул раз, другой, от отчаяния заорал, налег на дверь и... швабра разлетелась на куски. В зал ввалился разъяренным, пролетел на сцену, буквально бросился на партнершу: «Молилась ли ты на ночь?..» — и едва дождавшись ответа, стал ее душить. Преподаватели и зрители хохотали, хватались за животы, мешая мне играть трагедию. А я так вошел в раж, что не слышал их и продолжал играть со всей серьезностью, едва не рыдая.
