Некоторые целители жили у нас дома месяцами. Обращался папа и к Джуне, но она сказала, что не сможет помочь.
Отец переживал, как же я и мама будем жить без него. И с рвением взялся за обустройство нашего быта. До середины семидесятых мы жили в «двушке-хрущевке» на Новослободской. Бабушка на свои сбережения купила себе жилье на Щелковском шоссе. Обе эти квартиры мы обменяли на четырехкомнатную в «сталинке» на Университетском проспекте. Это была бывшая коммуналка, в которой жили несколько семей. Угодить всем почти немыслимо, но папа смог провернуть многократный, совершенно безумный обмен. И был счастлив: сбылась его мечта, у всех теперь есть по отдельной комнате. Но квартиру еще надо было обустроить.
Отец долго оставался привлекательным мужчиной.
И свое обаяние он стал использовать на благо семьи. Доставал продавщицам в гастрономе пригласительные в Дом кино, они ему — колбаску, ее он относил в книжный, а книжки — в мебельный. Так удалось раздобыть финскую стенку и югославскую мягкую мебель, плитку «лунный камень» для ванной, красивую посуду. Я увидела на какой-то картинке импортный молодежный мебельный гарнитур и ткнула пальчиком. Отец купил и его.
Ему доставляло удовольствие сделать что-то для дома своими руками. Сейчас шкафами-купе никого не удивишь. А папа такой для нашей квартиры спроектировал еще в семидесятые годы! Заказал полки, дверцы в столярном цехе «Мосфильма» и сам его собрал. Нес в дом все самое лучшее. Квартира была как картинка, все ахали. А у него, казалось, душа пела, что смог создать уют своей семье.
Он завел знакомства в магазине «Мелодия», собрал большую фонотеку.
В зале стояли два огромных шкафа, набитых до отказа пластинками и кассетами: джаз, классика, народная музыка, записи бардов. Вечерами к нам часто заходили приятели отца. После ссоры с Данелией кинематографистов среди его друзей не было. Очень близко общался с фотографом Юрием Васюкевичем, благодаря которому у нас много отцовских снимков, и с Борисом Алексеевым — ведущим музыкальных программ на «Эхе Москвы». Он, как и папа, был большим знатоком джаза. Они подолгу засиживались за разговорами. Папа любил похвалиться новыми пластинками, включал музыку. Ему нравился Джеймс Ласт, а еще больше Армстронг. Я была маленькой, но помню, как папа плакал, когда он умер.
Большую комнату отец отдал под библиотеку. Над входной дверью повесил железную табличку: «Посторонним вход запрещен». По выходным он ездил на книжную тусовку, возвращался довольный, со стопкой новых книг. Собрал «Библиотеку всемирной литературы», серию ЖЗЛ. Говорил мне: «Каждый интеллигентный человек должен прочесть «Сагу о Форсайтах». Я послушно кивала головой, а про себя думала: «Ну почему обязательно именно ее надо прочесть?» И не прочла. Многие книжки так и остались с неразрезанными страницами.
Меня интересовало тогда другое. Все мои одноклассники одевались модно: дубленочки, сапожки. Я аж помирала — так хотела джинсы.
— Пап, у меня одной в классе нет фирменных штанов, достань, ну пожалуйста!
— Лучше думай об учебе.
Одежде он не придавал никакого значения.
Ходил почти всегда в одних и тех же джинсах. Мама с трудом с этим мирилась. Она даже во времена тотального дефицита умудрялась одеваться красиво и модно. Еще обожала ювелирные украшения. Папа, получив гонорар, покупал ей колечки и сережки в художественном салоне на «Октябрьской». Ему вообще нравилось делать приятные сюрпризы. Помню, например, такой. Школа моя была далеко, приходилось ездить на троллейбусе. Мы с мамой по утрам постоянно опаздывали, а до остановки приходилось бежать минут десять. Она была отмечена только столбиком с табличкой. И вот в одно прекрасное утро выскакиваем из подъезда и видим: автобус останавливается аккурат рядом с нашим домом.
