Но не выдержал, сказал жене: «Мне, Манана, стыдно ходить по городу» — и ушел на фронт добровольцем. А в сорок втором мама получила извещение о том, что младший лейтенант Кикабидзе пропал без вести в боях под Керчью. Многие не знают, что среди погибших в той страшной бойне восемьдесят пять процентов — грузины. Черное море стало красным от крови метров на пятьдесят от берега, как рассказывал, вернувшись невредимым через годы, отец моего друга дядя Иосик. На памятнике павшим в Керчи есть и его фамилия, и он считался пропавшим без вести, но чудом остался жив.
Мама, получив повестку, уверенно произнесла: «Котик не мог погибнуть. Он не такой, он обязательно вернется». И до самой своей кончины твердила эти слова как заклинание, продолжая ждать.
Надо ли говорить, что она никогда больше не вышла замуж. Потому и я верил, что отец жив, повзрослев, пытался искать его — дядя Иосик же вернулся!
Наше с мамой ожидание было непреходящим и настолько сильным, что призрак отца являлся то там, то тут. Однажды в 1957 году тень его промелькнула в Италии. Какой-то человек, побывавший в плену, помотавшийся потом по миру, приехал в Тбилиси и показывал фотографии. На одной из них, сделанной в Италии, мамина одноклассница вроде разглядела моего папу. Владелец фото знал только, что это грузин и бывший журналист. После такого известия мама утром проснулась, а у нее одна бровь белая — за ночь поседела.
Когда я с ансамблем «Орэра» ездил по миру, всюду расспрашивал про отца. В первый приезд в Америку встретился с грузинскими эмигрантами.
Глава диаспоры сказал, что есть похожий человек, бывший журналист, но с ними не общается. Я упорно продолжал расспросы в надежде на сарафанное радио. И в Канаде в 1967-м один из сопровождавших нас гэбэшников отозвал в сторонку: мол, тебя внизу спрашивают. Кто мог в Канаде меня знать? Удивленный, спустился в холл отеля, там спиной ко мне стоял человек с седой головой. Я громко заговорил по-грузински, думал — если грузин, среагирует. Мужчина обернулся:
— Вы Буба Кикабидзе?
— Да.
— Маму Мананой зовут?
У меня ноги подкосились.
— Да, — еле выдавил, уже не мог стоять. Тут он сорочку расстегнул, а у него на груди наколка: «Котэ» — имя моего отца. Я чуть не рухнул на месте...
Оказалось — они с папой дружили с детства, но о его судьбе он ничего не знал. Сам во время войны побывал в плену, потом попал в Америку, оттуда в Канаду, поднялся, разбогател. А его родные не знали, что он жив. Когда я предложил сообщить о нашей встрече дома, он отказался. Ужас у них сидел в мозгу перед Советами почти маниакальный. Страшно, уродливо перепахала война человеческие судьбы.
С годами разные возможности, связи образовались. Во многие инстанции обращался и в Москве, все знали, что отца ищу, но напрасно — никаких следов. И когда несколько лет назад маму хоронил, уже почти шестьдесят лет после войны прошло, потихоньку от всех в гроб положил отцовскую фотографию.