После тюрьмы он часто сидел без работы. Пытался как-то зарабатывать, даже сторожем был, и продолжал писать романы. Каждый из них зациклился на собственных проблемах.
А Арман... Мама его отдала. Я умоляла вернуть собаку, но она сказала: «Дог — большой пес, ему нужно много еды, внимания, прогулки. У меня нет на это ни времени, ни денег. Я отдала его прекрасным людям, он живет на свежем воздухе».
После этого случая в наших отношениях появилась серьезная трещина. Я почувствовала себя обманутой. Много позже выяснилось, что Арман перестал есть и в первый же месяц умер от тоски.
У мамы не было ролей, а значит, не было энергии. Она потухла, обессилела и избавилась от всех, кто нуждался в ней: рассталась с Женей, с Арманом и меня вскоре отправила в Америку.
Я думаю, что Антигона повлияла на ее жизнь намного больше, чем просто удачная роль.
Она привила ей вкус к трагедии, любая проблема разрасталась до вселенских масштабов. Жизнь мама использовала как сырье для театра: иногда преувеличивала значение каких-то ситуаций, излишне драматизировала их, чтобы максимально понять и отрепетировать чувства, переживания. Так, она максимально драматизировала ситуацию, которая привела к моему отъезду к отцу. Я не была примерной девочкой. Гуляла и общалась где и с кем мне хотелось. Ничего криминального — просто были интересны люди из разных социальных слоев, и во всех своих знакомых я находила много хорошего. Но мама считала, что дочь неуправляема и со мной может случиться что-то плохое, а она с ее образом жизни и душевным состоянием не сможет этого предотвратить.
Ей виделось, что рука отца, материальный достаток и добропорядочный заокеанский колледж изменят меня в лучшую сторону. После одного случая ее охватила настоящая паника.
Мама готовилась к премьере моноспектакля «Краса Амхерста» — их последней работы с Львовым-Анохиным, которая очень много значила для нее. Волновалась, как перед «Антигоной». Мама играла американскую поэтессу Эмили Дикинсон, читала ее стихи и дневники. По каким-то неизвестным мне причинам спектакль прошел всего два раза — в ЦДРИ. Но профессионалы от театра до сих пор его помнят… Накануне ответственного события мне разрешили переночевать у Сони, мама которой куда-то уехала.
Но моя мама об этом не знала, как не знала и о том, что к нам в гости зашли ребята постарше. Мы просидели до самого утра — болтали, хохотали, слушали музыку. А за окошком был май — весна, тепло. Под утро мне захотелось сирени. «Какие проблемы? — сказали мальчишки. — Пойдем нарвем».
Выбежали на улицу, облюбовали подходящий куст, и тут словно из-под земли появился милицейский «уазик». В то время детям до шестнадцати лет ходить ночью по улицам запрещалось. Все бросились врассыпную. Мы, дурехи, затаились под деревом, но яркие куртки выдали. Нас отвезли в отделение и допросили по всей строгости.
— Девочки, — причитал милиционер, — вам только двенадцать!
Если уже сейчас по ночам с парнями бегаете, кем вы станете, когда вырастете?
— Вот я, например, собираюсь быть филологом, — заявила Соня.
Нам представлялось, что все это — какое-то веселое приключение.
Естественно, позвонили моей бедной маме, которая отсыпалась перед спектаклем. Скандал разразился чудовищный — и в школе, и дома. Думаю, тогда у нее окончательно созрело решение отправить меня в Америку.
Я не хотела уезжать. На дворе было время перемен — Перестройка. Жизнь казалась такой интересной. Мама уговаривала: «Съездим к отцу на лето, может, тебе и понравится».
