— Что ж, понимаю вас и желаю всего хорошего. Если родится девочка, назовите Катериной, — произнес на прощание Кузенков.
Так на свет появилась я. Но семьи не получилось. Позже мама неохотно говорила об этом. Отец искренне восхищался ее талантом, любил и понимал театр как зритель, но родители оказались слишком разными. Он — тяжелый и эгоцентричный. Она — легкая, искрящаяся. Когда мне исполнилось два года, папа решил эмигрировать в Штаты, всей семьей. «Я русская актриса, что мне делать в чужом мире?» — сказала мама и не поехала. Она отказалась от алиментов, чтобы отца выпустили из Союза.
В свое время я беседовала с Еленой Соловей, звездой советского кино, которая эмигрировала в Америку и исчезла из поля зрения. Спросила Елену Яковлевну, как она пережила то, что была вынуждена отказаться от карьеры актрисы.
«Я счастлива, — ответила Соловей. — Для меня главное — семья, внуки, собаки». Моя мама была совсем другой, она принадлежала театру, а папа, несмотря на свою профессию психиатра, не понял этого.
Мне кажется, самый счастливый период семейной жизни мамы, да и моего детства тоже, связан с появлением Евгения Козловского — диссидентствующего писателя и журналиста, печатавшегося в самиздате. Они оба были людьми творческими, со схожими вкусами и чувством юмора, любили и прекрасно понимали друг друга. У Жени есть повесть «К’гасная площадь», прообразом одной из ее героинь стала мама, даже про меня там чуть-чуть говорится.
Не скажу, где и как они познакомились. Знаю, что какое-то время встречались, а в 1979-м решили пожениться и жить вместе. Обменяли мамину однокомнатную, которую дал театр, и Женину комнату на двухкомнатную квартиру. Завели собаку — фокстерьера Атоса. Когда его украли, купили восхитительного, умнейшего дога. Назвали его Арманом, что в переводе с персидского означает «мечта». Ездили с ним на выставки, где Арман часто занимал первые места. Несколько лет жили прекрасно: я слушаю музыку или читаю, мама учит какую-нибудь роль, а Козловский печатает на машинке очередной роман. Потом все вместе идем гулять с собакой, ужинаем, принимаем гостей. Мне запомнилась добрая, хорошая атмосфера тех лет: все друг другом довольны, никаких ссор, обид, выяснений отношений. Если у мамы было настроение, она что-то готовила. Не было настроения — покупали пельмени.
Замечательное время!
Среди друзей Козловского, которые стали собираться у нас, были те, кто участвовал в выпуске легендарного самиздатовского альманаха «МетрОполь», в который вошли неподцензурные произведения Ахмадулиной, Вознесенского, Высоцкого, Аксенова и других, вовсе запрещенных писателей. Многие сочинения читали у нас на кухне. Мама любила свободу, юмор, и поэтому все, что мешало им проявляться в полной мере, ей претило.
Дух свободы благодаря маме и Жене я впитала с раннего детства. Однажды меня по блату отправили в подмосковный санаторий — самым младшим ребятам было по семь лет, а мне только пять. В какой-то из родительских дней (их, кстати, устраивали только один раз в два месяца) администрация решила провести утренник.
Воспитательница сказала:
— Катя, прочтешь стихи.
Поэзию я любила. Уже тогда знала наизусть большую часть поэмы «Братья-разбойники» Пушкина, распевала песни Окуджавы, Высоцкого, Галича, которые часто звучали у нас дома. Мама хохотала, слушая, как старательно вывожу окуджавское: «Любовь такая штука, в ней так легко пропасть, зарыться, закружиться, затеряться. Нам всем знакома эта губительная страсть, поэтому нет смысла повторяться». А я обижалась, это же очень серьезные строчки!
Но воспитательница предпочитала совсем другие стихи.
