Выпила.
— Ну, как у тебя дела?
Я начинаю рассказывать, как преподаю шведам систему Станиславского и использую то, чему меня все эти годы учил Олег Николаевич.
— Молодец, — хвалит он. — Я всегда говорил, что ты как кошка. Никогда и нигде не пропадешь, хоть в Швецию тебя закинь, хоть на Аляску. А у нас Станиславского забыли и настоящий театр уже никому не нужен...
Это звучит так неожиданно трагично, что мне становится не по себе.
— Ты пей, пей, — подливает шампанского.
— Да я пью. Надо гренки, что ли, сделать к бульону...
Я видела, как он мучился с «Тремя сестрами». Говорил, что актеры ленятся, занимаются другими делами. Их сердце не принадлежит театру — только трудовая книжка, они не тратят себя и режиссера не слышат.
Курица варится еще долго. Наконец Ефремов решает, что она готова. Пробую бульон, а он горький-горький. Олег Николаевич сварил птицу прямо с желчным пузырем. Все приходится выбросить и допивать шампанское с гренками. Ох, как он расстроился:
— Господи, да что же это такое?! Даже курицу не смог сварить!
Я привозила ему рыбу — лосося и анчоусы. Как-то открываю холодильник, чтобы положить гостинцы, и чуть не падаю в обморок. Запах кошмарный! Протух сыр. Тут же выбрасываю его в мусоропровод и отмываю холодильник.
Там почти ничего нет — только яйца, лекарства, соусы и одна усохшая морковка. В это время Ефремов появляется на кухне. Я говорю:
— Олег Николаевич, давайте завтракать. Я вам сварила два яичка всмятку.
— Хорошо. Ты еще сырку отрежь. Мне его из Франции привезли.
— Он испортился, я его выбросила.
— Что?! Французский сыр?! Он был нормальный, я его ел.
— Когда?
— Не помню.
Ему приносили обед из театра. Если приезжала я, Ефремов заказывал две порции. Я разогревала их на его электрической плите.
В один из приездов смотрю — она вся вздулась. Спрашиваю:
— Это как же получилось?
— Ну, вот включил как-то и забыл, понимаешь.
Во второй половине девяностых Олег Николаевич стал сдавать. Ноги отказывали, трудно было дышать. У него прогрессировало страшное заболевание — эмфизема легких. Постоянного ухода не было, хотя желающие скрасить его одиночество находились и тогда.
У Ефремова в спальне одно время висел мой портрет. Я когда-то снималась в рекламе и подарила ему один из постеров. Он попросил повесить его напротив кровати, сказал: «Буду лежать и на тебя смотреть».
Однажды приезжаю — плаката нет. Интересуюсь, что случилось. «Да вот, понимаешь, Ирка приходила и разодрала. Она же смешная, ты знаешь». Он никогда не отзывался плохо о своих женщинах. В крайнем случае мог сказать «смешная».
Эта известная актриса — яркая блондинка — добивалась Ефремова много лет. Требовала внимания, а он, как я уже говорила, был одиноким волком по натуре и не терпел давления. К артистке относился с юмором, любил разыгрывать. Я привозила ему из Швеции разные приколы. Тогда в большой моде были резиновые какашки, мухи и «пукательные» подушки. В России ничего подобного не продавалось, народ отрывался.
Как-то Ефремов рассказывает: «Я положил перед дверью «какашки» на тарелочке, знал, что Ирка придет.
