(Матери Ефремова я не застала.)
Никогда не забуду, как впервые пришла в эту маленькую квартирку. Отец и сын Ефремовы жили скромно, по-холостяцки, питались кое-как. Олег Николаевич не занимался бытом, а Николаю Ивановичу в силу преклонного возраста было сложно вести хозяйство. Он страдал болезнью сосудов и не мог долго находиться на ногах. Эта же хворь позже настигла и Олега Николаевича. Он слишком много курил — по две пачки в день. В квартире топор можно было вешать, я не успевала проветривать. С ногами у Ефремова уже тогда начались проблемы, ему было тяжело подниматься и спускаться по лестнице.
Помню, отдыхали в Сочи в «Актере» и решили пойти в прибрежный ресторан.
Рядом кипела стройка, пришлось спускаться по крутому песчаному откосу. Олег Николаевич взял меня за руку: «Побежали!» — и как припустил! Смеялся, а я умирала от страха: не дай бог, откажут ноги — упадет и переломает все кости! К счастью, обошлось.
Как сейчас вижу его в белой рубашке с кружевными прошивками, которую привезла в подарок с гастролей. Она ему необыкновенно шла. Олег Николаевич любил красивую одежду и вкусную еду, но вел достаточно аскетичный образ жизни. Кроме театра для него ничего не существовало. Ефремов понятия не имел о том, откуда берутся продукты и вещи, сколько они стоят. По магазинам он не ходил и тратил довольно мало. Правда, построил дачу, но на ней не жил. Там обосновалась дочь Настя. Позже, уже в квартире на улице Горького, Олег Николаевич просто складывал деньги в сейф в конвертах, их было довольно много.
Дверцу он никогда не запирал. Я ругала Ефремова за беспечность, он отмахивался: «Код все равно забуду, придется ломать. Да и от кого запираться? Чужих здесь практически не бывает».
Как-то сказал:
— Если кто-нибудь из детей позвонит в мое отсутствие — мол, я сейчас приду, отвечай: нет, приходите, когда отец будет дома.
— Почему?
— Обязательно что-нибудь сопрут.
— Вы шутите?
— Нет, совершенно серьезно.
Оказалось, в детстве у Миши и Насти была игра — что-то стащить у отца, чтобы похвастаться друг перед другом своей ловкостью. Они ему сами об этом рассказывали, когда стали постарше.
Слушая Ефремова, я тогда вспомнила, как однажды «прихватила» Мишку, еще на Суворовском бульваре. Мы втроем сидели на кухне — я, Олег Николаевич и Николай Иванович, а он крутился в комнате отца. Не интересовался нашими разговорами, мал еще был, лет тринадцати. В какой-то момент мне понадобилось в туалет. Вышла в прихожую и увидела, что мальчик сидит на полу с моей сумкой. Рядом валяется открытый кошелек, а Миша играет с деньгами — аккуратно разложил их веером и любуется. Купюр было немало, я в тот день как раз получила зарплату в театре.
— Ой, извините, — сказал Миша, все собрал, положил в кошелек и отдал мне.
— Может, тебе денег надо?
— спросила я. — Двадцать пять рублей могу дать.
— Да, спасибо, — и он с удовольствием взял мой четвертной.
Я не рассказывала Ефремову об этом случае, не хотела, чтобы парню досталось. Олег Николаевич вообще был строгим отцом, сына любил, но не баловал. Мне Миша нравился, и я не видела ничего плохого в том, чтобы сделать ему подарок.
Ефремов не был скупым. Никогда не жался, если мы шли обедать в дорогой ресторан, говорил: «Выбирай что хочешь». Подарки делать не умел, но пытался. Однажды я отправилась покупать ему скатерть, хотела, чтобы стол выглядел приличнее. Олег Николаевич денег дал гораздо больше, чем требовалось: «Выбери еще что-нибудь себе.
Это будет от меня». Я купила пуховый платок, очень легкий и теплый. В нем было хорошо репетировать.
Как-то преподнес духи:
— Вот. Это тебе. Я, правда, ничего не понимаю в этом деле. Не знаю, хороший запах или нет.
— Конечно хороший! Это же Magie Noire.
— Так открой, подушись. Ну-ка...
— По-моему, аромат вечерний.
— Да, ты, наверное, права...
Тогда во многих магазинах месяцами стояли французские духи и коньяки.