Несколько минут наблюдаю за съемками, а потом тихонько ухожу. Стоять и дожидаться, когда Стриженов снова подойдет, не позволяет гордость: еще подумает, что я в него влюблена! Картина «Мексиканец» вышла на экраны через полгода, и опять я сделала кинотеатру «серьезную кассу»...
В следующий раз увидела Стриженова спустя несколько лет, когда сама уже снималась в «Вольном ветре». Тем летом в Ялте было полным-полно актеров: кто-то приехал отдыхать, кто-то — работать в картинах местной киностудии. По городу быстро разнесся слух, что у Трауберга снимается студентка с очень тонкой талией и большим бюстом. Это сейчас, во времена силиконовых имплантатов, подобным сочетанием никого не удивишь, а тогда...
Начались набеги мужчин-актеров и на съемочную площадку, и в гостиницу, где разместилась наша группа. Некоторые возомнили, что могут на что-то претендовать, стали посылать букеты-конфеты, а то и впрямую делать недвусмысленные предложения. Я всех, кого — вежливо, кого — не очень, отшивала. Мое сердце давно и прочно было занято Стриженовым. Этой тайной я поделилась со своей соседкой по номеру — дочерью знаменитого режиссера Александра Птушко Наташей. Кажется, именно она и принесла однажды весть, что Стриженов приехал в Ялту и пробудет здесь несколько дней...
В то утро мы снимали эпизод в порту. Я и Сашка Лазарев стоим на пирсе, репетируем диалог. Бросаю взгляд вниз, где находится остальная группа, и вижу, как к Наташке подходит...
Стриженов! У меня все слова из головы вон, сердце колотится как сумасшедшее. Однако сумела взять себя в руки, вспомнила текст. Когда прошли весь диалог, глянула вниз: Стриженов и Наталья продолжали разговаривать. Как только объявили перерыв, я бросилась к ней: Птушко стояла одна.
— Что Стриженов тут делал?!
— Пришел на тебя посмотреть. Говорит, любопытство взяло, вот и решил взглянуть на предмет ажиотажа мужского населения. Наверняка остался бы тебе представиться, но торопился на съемки.
Знакомство состоялось в самом начале 1962 года. На Рождество мы с актрисой Театра имени Станиславского пошли поужинать в ресторан ВТО. В середине вечера к нашему столику подошел Володя Сошальский — один из самых настойчивых претендентов на мое внимание в ялтинские времена.
Пригласил пересесть за большой стол. Я поначалу хотела отказаться, но, обернувшись, увидела в компании, делегировавшей к нам Сошальского, Олега. Поднялась с места и, как мышка за дудочкой, пошла. Нас усадили рядом. Сначала я чувствовала себя зажато, но, выпив немного вина, разговорилась:
— Вы, конечно, этого не помните, но мы с вами уже встречались. На съемочной площадке «Мексиканца». Вы тогда провели меня за веревочное ограждение...
Глаза Олега засверкали, он схватил меня за руку.
— А я, когда смотрел «Вольный ветер», все мучился, пытаясь вспомнить, где уже видел эти глаза, эти губы...
— и вдруг без перехода: — А давай отсюда сбежим?
— Давайте.
С этого рождественского вечера и начался наш роман. Яркий, страстный, мучительный. Я летала к Олегу на съемки, в Москве мы встречались у друзей, знакомых. Неприкаянные, бездомные, счастливые и несчастные одновременно. Как-то приятель Стриженова предложил нам пожить в его квартире — сам он на пару недель уезжал в командировку. Ужины вдвоем, тихие разговоры... Иллюзия семейной жизни длилась ровно до того момента, когда Олег вдруг подхватывался с места и со словами «Мне нужно немедленно повидаться с дочкой!» выскакивал за дверь. А я оставалась в чужой квартире одна. Со слезами и отчаянными мыслями о том, что ничего у нас не получится.