Студию пришлось оставить. Но не актерские амбиции.
Окончив десятый класс, я отправилась поступать в Школу-студию МХАТ и дошла лишь до третьего тура. Родители были расстроены: мои одноклассницы поступили в вузы, а их дочка — красавица и умница — провалилась. Я же не огорчилась и через год без особых проблем была зачислена во ВГИК на курс Бориса Андреевича Бабочкина — незабываемого Чапаева. «Дети мои, я не могу научить вас актерской профессии, — говорил нам народный артист, — я сам в этом мало понимаю, только недавно начал кое в чем разбираться. Учиться этому придется всю жизнь. Готовы?»
Личностью Бабочкин был яркой, темперамент имел взрывной, в выражениях не стеснялся, за что какая-то часть коллег его уважала, а другая, более многочисленная — недолюбливала.
Он был великим актером, но в результате научил нас гораздо большему, чем просто актерская техника.
Наверное, если бы Борис Андреевич в меня не верил, то не принял бы в свою мастерскую. Думаю, Бабочкин возлагал надежды и на Володю Носика, и на Наташу Богунову, и на Сережу Гурзо, и на многих моих однокурсников. Но тем не менее когда смотрел наши этюды, отрывки, часто бывал довольно мрачен. У него был не самый легкий характер, но нас он любил как своих детей.
В дипломном спектакле «Стеклянный зверинец» по Теннесси Уильямсу я играла Аманду. Постановкой Бабочкин остался доволен, замечаний почти не было. Однажды на репетицию пришел Рустам Хамдамов.
Режиссерский курс Григория Чухрая, где он учился, нас постоянно опекал, мы играли у ребят в курсовых и учебных работах.
— Ужасно, ужасно, — огорченно вымолвил Рустам.
— Что ужасно? Объясни! Что? — спросила я.
Но Рустам промолчал. Он вообще редко пускался в объяснения. Мнение Хамдамова значило для меня ничуть не меньше оценок Мастера. Убеждена: Бабочкин окончательно поверил в меня после того, как увидел в дипломной работе Рустама и его однокурсницы Инны Киселевой «В горах мое сердце». Они первые поняли: в этой девочке есть что-то необычное. И показали всем: смотрите, вот она какая, не похожая на других!
Хамдамов — человек необыкновенный, умный, талантливый, харизматичный. В Рустама влюблялись все, в том числе и я. Но сам он не выделял никого. Рустам как солнце — если сильно приблизиться, можно обжечься. Но он вывел меня в актрисы, и за это я всегда буду ему благодарна.
Подруга Хамдамова, снимавшаяся у него Люся Назарова, арендовала квартиру, где часто собиралась наша компания. Ее соседом по лестничной площадке был режиссер, актер и педагог Анатолий Наль — ученик легендарного Вахтангова. Он решил ставить пьесу Юрия Олеши по повести Чехова «Цветы запоздалые», искал исполнительницу главной роли. «Анатолий Миронович, — предложили Люся с Рустамом, — приходите во ВГИК, хотим показать вам одну девочку».
В итоге я была утверждена. Репетиции велись в той самой аудитории, где я читала свою программу на третьем туре и срезалась.
Партнеры, сплошь народные артисты — Кира Головко, Анастасия Зуева, Михаил Зимин, — относились ко мне по-доброму, поддерживали, помогали, все носились со мной. Случилось настоящее чудо. Постановка так понравилась публике и начальству, что Налю предложили сделать фондовую запись спектакля для телевидения. Годы спустя прочитала в мемуарах Бабочкина, как он был горд за Соловей, увидев ее в «Цветах запоздалых». Борис Андреевич хотел, чтобы по окончании ВГИКа я пришла работать к нему в Малый театр, он собирался ставить «Чайку» и роль Нины Заречной считал моей. Но тут мне поступило предложение сыграть в фильме Ильи Авербаха «Драма из старинной жизни» по повести Лескова «Тупейный художник», который в буквальном смысле перевернул мою жизнь.
Натуру снимали под Москвой в Марфино, павильоны — в Питере.
