Чистейшая психология наемника — существование «по понятиям».
Я просто обалдел: как же Дюма так удалось провести миллионы читателей? И меня осенило! Я понял, что сделал Дюма! Считаю, что открыл его страшный секрет, и был потрясен фокусом, который сотворил великий француз.
В начале романа есть уникальная фраза об «идальго» д’Артаньяне: «Представьте себе Дон Кихота в восемнадцать лет. Дон Кихота без доспехов, без лат и набедренников, в шерстяной куртке...» Вот ключ к разгадке! Дон Кихот! Каждый из мушкетеров в отдельности не больше чем подонок, но вместе — один за всех и все за одного! — они будто превращаются в Дон Кихота, совершая воистину благородные поступки, проявляя отчаянную, переходящую всякие разумные границы смелость.
Чем не борьба с ветряными мельницами? А возлюбленная главного героя Констанция Бонасье, которую он, по Дюма, даже не поцеловал ни разу — чем не Дульсинея Тобосская? Едва д’Артаньян собирался прикоснуться к ней, она просила: «Закройте глаза» — и смывалась. «Ну куда вы все время исчезаете?» — говорил д’Артаньян. То есть абсолютно Дульсинея, витающий в облаках воображения образ. Дюма украл у Сервантеса тему Дон Кихота и гениально построил на ней захватывающую приключенческую историю.
Никто, ни один ребенок не играет в Дон Кихота, но все дети играют в мушкетеров! Идеалистический образ не привлекает, он недостижим и, скорее, развивает комплексы. Человек ведь по сути порочен, порой — до ужаса!
Поэтому нам нравятся такие же, как мы сами, несовершенные, со всем внутренним мусором люди, но которые могут-таки при определенных условиях совершать благородные поступки. Александр Дюма дает нам надежду, и это нас вдохновляет.
Когда любимый роман открылся мне своей истинной сутью, я понял, как это надо снимать: ни один из героев не будет монументом. Вернув дух Дюма и суть мушкетерства, в течение месяца написал новый сценарий, который был одобрен, и с воодушевлением приступил к воплощению наших с Дюма открытий. Но, увы, на этом пути одного энтузиазма, очевидно, недостаточно. Начались сложности. Например в выборе актеров.
Мне важно было оправдать действия Миледи, чтобы отношение к ней несло оттенок противоречивости, двойственности, иначе, на мой взгляд, фильм мог не получиться.
Для этого я хотел показать вершину мужской подлости, всю грязюку дартаньяновскую. Мне нужны были эротические сцены с обнаженкой, чего не делали в нашем кино. На роль Миледи на том этапе была утверждена Соловей, но она была беременна, и грудь у Лены стала такой, что вариант с раздеванием отпадал.
Ее служанка Кэтти должна, с одной стороны, быть полным антиподом Миледи, но с другой — такой же сексуально привлекательной, чтобы д’Артаньян захотел с ней переспать. Мы уже снимали вовсю во Львове, а Кэтти у меня все не было. И тут на пробы прислали Цыплакову, действительно такую хорошенькую, с изящной родинкой — стопроцентное попадание. Я ей говорю: — Есть сцена, где ты должна быть обнаженной.
Смотрю на тебя и не уверен...
— Ну, хотите, я разденусь.
— Мне неловко. Давай тебя сфотографируют, покажем фото в Гостелерадио, они решат: подходишь ты на роль или нет.
Я наврал, мне было ясно, что ее налитая объемная грудь негармонично смотрится на тщедушном в те времена теле. И для обнаженки Цыплакова тоже не годилась. Но на роль утвердил.
В итоге все эти перипетии кончились тем, что я снял в роли Миледи Терехову и не стал раздевать никого, не было постельных сцен, и о том, что д’Артаньян с ними переспал, можно было догадаться с трудом — образ выходил романтическим и подонком упорно становиться не желал.
