Из-за таких ошибок их всех вместе с СССР и не стало.
А меня все искушали! Пригоняли Юру Каморного, Славу Шалевича, заставляли снимать Славу Тихонова — я всем говорил, что это будет подставой для Высоцкого. И к их чести, надо сказать, они все сделали для того, чтобы не занять его место.
Мое ли патологическое упорство или что другое сыграло роль, но через полгода Высоцкого утвердили. Счастью не было предела. Но не обошлось и без ложки дегтя. Как раз в этот момент умер Пырьев, меня вызвали и объявили: «Будешь снимать Высоцкого, если возьмешь на главную роль Лионеллу Пырьеву». Ну куда деваться? Я с ней познакомился — нормальная девка, выпить любила, что, впрочем, вдохновляло.
Как говорил Володя, алкоголик не может быть плохим человеком.
Володя Высоцкий жил в гостинице «Аркадия», и я туда же переехал из своей квартиры. Вечерами сидели в тамошнем кабаке с актерами, среди которых были снимавшиеся у меня цыгане — Рада и Коля Волшаниновы. Однажды уговорили спеть Володю. Он трезвый как стеклышко, «в завязке» был. А его только заведи — не остановишь. И вдруг грохот жуткий: толпа, неизвестно откуда собравшаяся на улице, выдавила стеклянную витрину ресторана напрочь. Удивительно, но шума никто не поднял, все, включая администрацию гостиницы, были в состоянии апоплексического удара — Одесса замерла. Люди заполнили улицу перед рестораном, и шел концерт на весь город, через снесенную витрину смотрели и слушали запрещенного Высоцкого, а он с эстрады под оркестр пел «Идет охота на волков»!
Это как в сказке было по тем временам.
На следующий день в ресторан лом был, места спекулянты продавали по сто рублей, все надеялись, что сказка повторится. Но мы с Володей переехали ко мне домой. Настроение у нас было прекрасное: запустили картину, денег дали. Мы замечательно проводили время, вечерами он нам с женой пел, а все Черемушки (в Одессе тоже есть свои Черемушки) стояли под окнами, огромные толпы людей. Володя периодически выходил на балкон, как Ленин, и вся улица Новоселов взрывалась аплодисментами. В Одессе был шок, Одесса просто распухала от гордости. Все потом рассказывали, как пили с Высоцким водку, а он на самом деле где-то две трети картины совсем не пил.
Затем начались разовые возлияния, в какой-то момент Володя уехал в Москву, должен был вернуться через неделю и пропал. А в Советском Союзе за три отмены съемок выгоняли режиссера и закрывали картину, был план ежедневной сдачи определенного количества отснятых метров.
Я звоню Севке Абдулову, его ближайшему другу, и боясь услышать утвердительный ответ, в ужасе спрашиваю:
— Севочка, дорогой, скажи мне, я в жопе? Это оно?
— Оно!
— Еще пьет?
— Нет, уже в больнице.
Кому как не мне понимать, что это значит.
Жуткая абстиненция, когда мочишься, какаешь и харкаешь кровью. Когда ломка — человек в аду реальном, с потерей своего «Я», со всеми харями этими рогатыми, чертями, которые тебе являются. Нескончаемой чередой перед тобой возникают ужасные морды, морды, изъеденные червями. И не можешь отличить — то ли это сон, то ли явь.
И я понял, что попал. Но не мог потерять картину с Высоцким. В результате занялся уголовщиной, за которую могли посадить и меня, и директора Одесской киностудии Гену Збандута. Каждый день с его ведома я, как положено, сдавал рапорты, но фальшивые, об отснятых метрах, группа честно целый день сидела в павильоне, будто съемка идет. Это было поразительно, никто не протрепался, не стукнул. Все готовы были рисковать ради Высоцкого. И через полмесяца он приехал — бледный, слабый, но готовый работать.
