Особенно злобная фурия, сыгранная замечательной Светланой Крючковой. Пусть это останется на совести режиссера, поскольку у нее не имеется ни малейшего сходства с моей мамой.
У Паши нет музыкального слуха, но слух на слово, на эмоцию, на картины реальности, которые останутся незамеченными для многих, у сына абсолютный. Как всякое талантливое произведение, его повесть отражает реальную жизнь, но с большой долей вымысла. Что-то было так, а что-то не так или не совсем так, или совсем не так... А как же было?
Мои родители, что называется, вышли из народа. Папа — туляк с самым подходящим для советского времени пролетарским происхождением.
Его отец работал сначала на военном заводе, потом на гармонной фабрике. В семье у Санаевых все было как положено: основательно, по укладу и в соответствии с традициями. Глава семьи в поте лица добывает хлеб насущный, жена рожает столько, сколько Бог дает — бабушке дал девятерых, выжило, выросло шестеро.
Учился папа неважно, поэтому дед мой постановил: «Вот что, Сева, по всему видать, Ломоносова из тебя не выйдет, давай-ка работать». И в свои четырнадцать он пошел учеником на гармонную фабрику, а к семнадцати у него уже у самого было четыре ученика. Папа гармони собирал, дед настраивал, что требовало совершенно особого слуха. Когда через десятилетия народного артиста Всеволода Санаева в одном из интервью спросили, кем бы он мог представить себя, если б не стал актером, он ответил: «Я был бы замечательным сборщиком гармоней».
Так и было бы, но в Тулу приехал МХАТ, на фабрике раздали билеты — и папа «выпал из гнезда»: поход в театр мощно встряхнул размеренное существование санаевской семьи.
За что я могу себя корить, так это за то, что непростительно мало знаю о жизни родителей. Как это обычно бывает — все кажется, что еще будет возможность расспросить поподробнее... Да и папа был не из тех, кто сыплет рассказами из серии «а вот в мое время, а вот когда я...» Но буквально вижу этого мало читавшего, провинциального фабричного парня, впервые попавшего в театр. Вот распахнулся занавес, и перед его глазами открылась неведомая жизнь, в которую он не просто окунулся на пару часов — провалился целиком и навсегда. Жаль, я не знаю, какой спектакль, с какими мхатовскими корифеями смотрел тогда мой отец, но то, что он увидел, потрясло его до глубины души.
Папа узнал, что один из руководителей фабрики посещает драмкружок, и пошел туда, и это тоже стало потрясением — все было необычно и странно.
Человек, которого он привык видеть строгим и серьезным, вдруг ходит с какими-то бумажками, повторяет чужие слова, как это вообще можно говорить чужие слова, когда ты всю жизнь произносишь только свои? Присматривался, привыкал, мало показалось, тянуло в настоящий театр, и он стал по вечерам после фабрики работать в Тульском драмтеатре. Трудился за всех: был и шумовиком, и осветителем, и рабочим, как-то даже вышел на сцену в двух пьесах с парой реплик. И после этого один актер сказал ему: «Сева, тебе надо учиться, если, конечно, хочешь быть артистом».
Папа хотел — и решил ехать в Москву.
