Были и ревность, и притирка друг к другу, Паша поначалу искренне считал, что Быков отнимает у него мать. Как-то я задержалась в магазине.
— Ну, где она, растакая, ходит? — выругался муж.
И услышал от двенадцатилетнего мальчика:
— Я не разрешаю так говорить о маме!
Для Ролана это стало хорошим уроком.
— Прав, извини.
Потом рассказывал об этом с гордостью за Пашу. Каким бы уставшим ни был, возвращаясь со съемок, всегда находил для него время. Ролан стал для моего сына настоящим любящим отцом, однажды посетовал: «Ну почему ты не от меня такого прекрасного парня родила!»
У Ролана хватило такта и мудрости, чтобы установить добрые отношения со всеми членами моей семьи.
Мне далеко было до глубины его восприятия. Личность с таким широким охватом жизни, с такими умом и сердцем не может быть материалистом, не может не ощущать, что есть нечто — над нами... И то, о чем писал Достоевский: «Дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей», — он ощущал кожей, потому что эта борьба шла в нем самом, естественно, как в каждом из нас. Но чем более талантлив человек, чем более он страстен в жизни, тем острее эта борьба. И тем острее он чувствует ее как в себе, так и в других. Отсюда и понимание, и снисходительность ко всей гамме человеческих отношений — и всепрощение. Это был человек-любовь. Взрывной, темпераментный, безумно любящий жизнь.
Знаете, как он называл вдохновенье? Вдох мгновенья! Так же, без устали, Ролан любил и понимал людей, и они отвечали ему взаимностью. Мог часами беседовать с посторонними людьми, попавшими в сложные жизненные ситуации, после чего те в корне меняли свои взгляды и вели себя иначе. Часто показывал свою ладонь и приговаривал: «Смотри, какая у меня линия Аполлона!» Этой линии ему хватало на многих, хватило и на моих родителей. Они довольно долго сопротивлялись, не желая принимать зятя Бармалея, известного донжуана и героя запрещенных картин, — сдались в конце концов, как и их дочь, не устояли перед обаянием, перед которым невозможно было устоять.
Они влились в «его команду», и под влиянием «капитана» постепенно менялись и наши взаимоотношения. Отца он уважал невероятно, с мамой мог подолгу беседовать по телефону и, положив трубку, говорил: «Не понимаю, что вы на нее нападаете?
Нормальная тетка! Такая умница!» Она же очень расположилась к Ролану и за его доброе отношение к ним, но главное — к Паше.
Близость конца, усмиряя страсти, стирает препятствия, мешающие нам любить друг друга, — смерть ликвидирует их окончательно. Прогрессирующая болезнь мамы, поражающая психику, привела в какой-то момент к необратимым процессам. Папа плакал в трубку: «Леля, Лида все время спит и спит». Мы приехали, она уходила прямо на глазах. Ролан позвонил в «скорую», назвался: «У меня теща умирает, срочно приезжайте». Приехали реаниматоры, откачали ее, повезли в больницу. И мы поехали следом: Паша, папа, Ролан и я. Не могу забыть эту картину, мамин взгляд...
Она сидит вся закутанная, меховая шапка сбилась набок — и огромные, на пол-лица глаза, испуганные. Я машу ей рукой через стекло: «Мамочка, не бойся, все будет хорошо, ты поправишься».
Трое суток продержали в реанимации, вроде стало получше. Когда я перевозила ее на каталке в палату, она с детским страхом спросила:
— Леля, ты не выбросишь меня?
— Мамуля, что ж ты такое говоришь-то? Все хорошо будет. Мы сейчас в палату переезжаем, тебя подлечат, я ремонт у вас делаю, чтобы ты в обновленную квартиру вернулась.
Но она не очень мне поверила, посмотрев на свою обвисшую руку, сказала: — Это все называется старость.
Став совершенно беспомощной и от этого беззащитной, мама — вот счастье!
— наконец перестала мне мешать любить ее, позволяла ухаживать за собой. Я умывала ее, кормила с ложечки как ребенка, причесывая, гладила по волосам, и все внутри замирало от безысходности: почему не раньше?.. Так хотелось выбросить из памяти покалеченные конфликтами годы... При всей трагичности, это были удивительные минуты.
Но она, как младенец, все спала и спала. Привожу папу в больницу, он садится на кровать и плачет. Я ему:
— Папа, что же ты оплакиваешь ее раньше времени, ты пугаешь маму.
— Лель, ничего не могу с собой поделать.
