И я — сопля.
Два лета по нему сохла, правда, как-то странно. Я не могла позволить себе быть несчастной влюбленной, хотя моя страсть так и осталась тайной для всех. И назначила одного из парней — он мне не нравился вообще — быть моим. Просто ткнула в него пальцем, он не возражал. Это было очень смешно: мы вместе слонялись по деревне, типа — пусть он знает, что у меня есть парень! А мы даже не целовались. Хотя — стоп! В отместку решила пойти и на это. Я вообще всегда действую напором: ах, они целуются, чем я хуже?! Опять дала команду «своему» парню, он был моего возраста:
— Все! Учимся целоваться! Так надо!
— Ну давай!
Мы как-то прикольно тыкались- тыкались: «Не так, ну не так же!»
В общем, поцеловались как сумели. Не понравилось.
«А! — меня осенила догадка. — Может, мне не понравилось целоваться с этим?» Я решила проверить не откладывая и ринулась на дискотеку ловить предмет моих любовных переживаний. Тот уже давно не встречался с сестрой, гулял с другими — он же «плохой парень». Залила нахальные глаза самогоном для храбрости и, наклонив голову, как норовистый молодой бычок на тореадора, ринулась по диагонали через весь деревенский танцпол прямо к нему:
— Привет! Дай сигаретку! — а я вообще не курила.
— О, малыш, привет! — потрепал он пьяненькую соплячку за челку буквально там, где должны быть рога.
Я смачно, по-взрослому, затянулась первый раз в жизни и, потянувшись на мысочках, поцеловала его. Он: «Ладно-ладно, малыш. Подрасти».
Дорасти до него мне не удалось ни в прямом, ни в переносном смысле, так и осталась — полтора метра с кепкой и с двумя нелепыми поцелуями в личном багаже. Очевидно, поставленные опыты меня не впечатлили, потому что я вдруг вспомнила, что не хочу взрослеть, хочу еще побыть ребенком, разжаловала бедного мальчишку, лишив его звания «своего», и снова наложила табу на влюбленности, надолго. Мне нужно было копить энергию для осуществления своей главной цели.
Точно знаю, если б не папа — не быть мне актрисой. Папа меня не просто родил, он меня формировал, лепил, как Пигмалион Галатею. Он очень талантливый художник и музыкант-самоучка, владеет почти всеми музыкальными инструментами.
Дочку же решил отдать в руки специалистов. Профессионалы в музыкальной студии прервали мою карьеру в самом начале: «Голос громкий, но противный». Певицы из меня, как мечтал папа, не вышло. Что ж, он открыл другие двери, соседние, оказалось — театральная студия. Я к этому времени выиграла городской конкурс чтецов, и меня взяли сразу и в старшую группу. Все вышло как бы случайно — в одиннадцать лет я оказалась в компании взрослых интересных людей, которые уже работали. Ну, скажите, какой мне интерес в моих сверстниках?!
В этом возрасте я читала Михаила Чехова не потому что была вундеркиндом, а потому что папа подсовывал. Прочла кучу книг, смотрела старые, шестидесятых годов, черно-белые еще спектакли «Современника», МХАТа.
Я училась у этих актеров. Впечатлилась историей Раневской про то, как у нее умер брат, когда ей было пять лет. Фаина Георгиевна подошла к зеркалу, сдернула покрывало, заплакала и смотрела, какая она, когда плачет. Стала тренироваться. О-па! — и у меня получилось! Как у великой актрисы!
Нет, до развода родителей трагедий в моей жизни не было. Но я с интересом наблюдала за чужими. Похороны в деревне совсем не то, что в городе. Там если кто помер, провожают все. Карачи — старая деревня, традиции блюдут, потому похороны пышные, торжественные, с размахом, с бабками-плакальщицами. Помню, погибла девушка моего брата вместе с мамой и сестрой: телега упала в озеро и их сверху задавило сеном. Трагедия. И вот я будто вижу себя со стороны, как в кино: захожу в избу, путаясь в ногах и юбках, пробираюсь сквозь толпу плачущих людей, на трех сдвинутых кроватях — три женщины, три тела.
