И вдруг из-за спины — хрясть! — молотком по экрану, искры из нас с монитором так и посыпались. Степанов давай это все водой заливать, хорошо, я из розетки сообразила выключить.
— Ну, вот и молодец! — говорю. — Давно нужно было новый, жидкокристаллический купить.
И купил, конечно, куда деваться.
Юра немногословен. И было ощущение, что я должна его мысли читать. Он даже по этому поводу умудрялся конфликтовать: «Как ты не знала, я же тебе говорил!»
Да так искренне убежден, но я-то в первый раз об этом слышу. Видимо, Юра мысленно со мной поговорит, забывает, а я должна догадываться. И вы будете смеяться: я научилась и мысли читать, и чувствовать его на расстоянии, как собака.
Раз поехали на его «малую родину», он с мужиками ушел на охоту, а мы с его сестрой отправились на Байкал, в Листвянку, там нерпинарий — единственный в мире. Когда возвращались, сказала Лене:
— Вот сядем ужинать и приедет Юра.
А она мне:
— Ты что, они ж на неделю уехали, провизии набрали, готовились.
Я пожала плечами. Мы накрыли стол, сели, только подняли бокалы и — не ждали?
— вошел Юра, что-то ему там не понравилось и он вернулся. Сестра — в шоке:
— Мне казалось, что я очень хорошо знаю своего брата, но ты знаешь его лучше всех на свете.
Я действительно знала его как облупленного, старалась подчеркивать достоинства и не обращать внимания на недостатки, спокойно относиться к его отлучкам, мальчишникам, походам в баню. Нормального мужчину к юбке не привяжешь. С первого дня запретила себе ревновать, унижать мужа подозрениями: к чему? Только воду в ступе толочь. В то же время понимала, что если я не буду расти, развиваться, ему станет скучно со мной. Приходилось успевать и детей рожать и воспитывать, и учиться, в профессии совершенствоваться, дело свое затеяла — итальянскую фурнитуру для штор поставлять.
Юра гордился моими успехами, но при этом я должна была быть рядом, когда потребуется и по первому зову.
Гвоздя не мог без меня забить — буквально: «Ира, ты где? Ира, держи гвоздь. Ира, молоток подай!» И будет пыхтеть, а Ира должна бросить все и бегать на подхвате в подмастерьях. И была, и бегала, но и это меня не спасало.
Юра постоянно находил повод поскандалить, разрядка актеру нужна или зарядка — не знаю. Он-то пар выпустит, а я неделями хожу дуюсь, не разговариваю с ним. Юрка за мной по пятам: «Ну сколько можно, как ты терпишь, давай мириться», но прощения не попросит ни за что и никогда — ну не умел он этого.
У него свои способы мириться: возьмет тарелку или чашку, непременно самую любимую, да еще из сервиза — и дыдынц!
— вниз с балкона об землю! И ко мне:
— Теперь все, Ирусенька, примета такая, посуда разбилась — значит, мир!
А я:
— Стоп! Куда моя любимая тарелка улетела? Ты что, не мог спросить, какую бить? — и ссоримся по новой.
— Вот! Это ты всегда сама начинаешь!
И без конца и без краю война.
Смех смехом, но иногда уж невтерпеж. А я как резина — на меня можно долго давить, но наступает предел упругости и, зная, что с Юрой бесполезно спорить и небезопасно, иду против рожна: — Все!