Твои, что ли?
С трудом разлепляю спекшиеся губы:
— Да-а... Моя мама и муж.
Вижу, как гренадерша демонстрирует через окно похожий на сардельку указательный палец, а потом буквой «Х» складывает руки.
И за окном начинается паника! Мама и Денис по жестам акушерки читают: «Первый умер».
У обоих подкашиваются ноги, и чтобы не упасть, они хватаются друг за друга... Реакция родственников на информацию: «Первый родился!» удивляет акушерку своей неадекватностью, она подает уточняющий «сигнал» — выставляет вперед ладони и кивает: дескать, все хорошо, можете радоваться!
О страшных мгновениях, которые мама и Денис пережили под окном родовой, я узнаю спустя несколько недель, когда меня наконец выпишут домой. Как, впрочем, и о разговоре, состоявшемся между Матросовым и врачом-гинекологом вскоре после моей госпитализации.
— Конечно, надо бы делать кесарево, — начал доктор, — но вы же понимаете...
— Вы о деньгах? — догадался Денис. — Сколько нужно?
— Минимум — сто долларов...
Ровно столько у нас было отложено на одежду для близнецов.
Эту сумму мы договорились считать неприкосновенной.
— У нас нет таких денег.
— Ну, тогда придется рожать самостоятельно...
На какое-то время от боли я провалилась в густую и вязкую темноту, где не было ни малейшего просвета, ни единого звука. Из нее вытащил спокойный, даже ленивый диалог врача и акушерки:
— Ну что — который там час?
— Девятнадцать тридцать.
В голове как вихрь пронеслось: «Прошло полтора часа!!! Маленький задохнулся!!!» Все матерные слова, которые когда-то слышала в бабушкиной деревне во время каникул, вспомнились сами собой. И откуда-то взялись силы. Я орала так, что звенели стекла! В конце нелитературной тирады выдала: «Немедленно делайте что-нибудь, иначе...»
Договорить угрозу не дала акушерка — с силой саданула локтем в солнечное сплетение. Дыхание зашлось, в глазах потемнело, но сквозь багровую пелену я рассмотрела синенькое тельце на огромной ладони. Второй рукой гренадерша шлепнула малыша по попке, и его крик: «А-а-а!» — показался мне самой прекрасной музыкой на свете. С мыслью «Слава Богу, живой!» я потеряла сознание.
Очнулась через двое суток в реанимации.
К обеим рукам тянулись «шланги» капельниц — с кровью и плазмой. Кровопотеря и истощение организма были такими, что в обычную палату меня перевели только через неделю. Привезли на каталке, «сгрузили» на кровать. А через пять минут детская медсестра уже принесла близнецов: «Мамаша, вставайте! Вон сколько отдыхали — пора самой за сыночками ухаживать: подмывать, пеленать, кормить». Я кое-как поднялась с кровати, сделала шаг — и упала. На крик соседок по палате сбежался медперсонал. Померили давление — девяносто на шестьдесят. Сунули под мышку термометр — тридцать девять и девять. От уколов температура не упала даже на десятую часть градуса. Меня повезли в операционную, где без наркоза чистили почти час. На следующий день процедура повторилась. И на третий день — тоже. На четвертый в моей палате появилась гинеколог из медсанчасти, к которой был прикреплен ЦАТРА.
Видимо, о моем критическом состоянии ей рассказал Денис. Это я ничего не знала, а Матросова и маму врачи предупредили: «Вы должны быть готовы к самому худшему. Мы делаем все возможное, но бывают случаи, когда медицина бессильна».
Наблюдавшая меня во время беременности врач-гинеколог с минуту стояла у постели молча. Потом, разжав сурово сомкнутые губы, спросила:
— Сколько ты так?
— Три дня.
Резко развернувшись на каблуках, она вылетела из палаты и направилась в кабинет главного врача. Такого скандала стены роддома еще не слышали!
Через полчаса меня перевели в отделение, где лежала всего одна пациентка — такая же, как я, «приговоренная».
