Может, поэтому он меня и взял. Андрей Александрович не любил «маленьких». Студентов набирал взрослых, двадцати — двадцати пяти лет.
Учиться у него было мучительно трудно. Гончаров все время говорил: «Актер должен играть так, как будто у него вырвали крючком кусок мяса!» Меня он любил, но все равно требовал: «Глубже, глубже! Так неинтересно!» Я злилась и ворчала себе под нос: «Да что тебе еще надо? Все прекрасно. Люди-то смеются!» А он гнул свою линию: «Мне не интересно, когда ты смешная. Ты можешь играть по-другому».
Андрей Александрович понимал, что быть смешной мне легко.
Это маска. Чем сильнее я смеюсь, кричу и ругаюсь матом, тем больше зажата, закрыта. Вообще я человек позитивный, но напускаю на себя еще больше веселости с чужими людьми. Со своими — могу не прикидываться и просто молчать. Больше всего веселюсь в первые дни съемок. Мне надо как можно быстрее создать вокруг себя атмосферу тепла и любви, и в ход идут проверенные методы. Я не умею жить во вражде...
Гончаров подавлял, грозился выгнать. Но меня убивал не он, а наш педагог Яшин. Сергей Иванович постоянно орал: «Ты бездарная, я не хочу тратить на тебя время!» Однажды психанула: «Да ну его на хрен, не буду ходить в институт!» Два дня не появлялась. Потом пришла — на Гончарова. «Ну все, — думаю, — если он тоже заорет, я уйду. Не для того пять лет поступала, чтобы меня так унижали!»
И вдруг слышу его надтреснутый голос:
— А где ета Ардова?
— Я здесь.
— Ну, выходи на сцену. Я от тебя шедевров-то не жду!
И вдруг стало легко. Увидела: мастер в меня верит и понимает — я только учусь и не обязана все делать правильно с первого раза.
Однажды спрашивает: «Что ты все время говоришь таким высоким голосом? А это что у тебя, гитара? Ну-ка, спой!» Я спела какую-то знойную хрень цыганскую, почти контральто, и в конце свистнула. И тронула душу мастера. Потом Гончаров часто говорил: «Надоели мне ваши этюды. Где ета Ардова? Возьми гитару — спой, порадуй старика!»
Любил он меня, но все равно доставал.
Мало того что называл «ета Ардова», так еще и пальцем тыкал! Очень больно! И я теперь, играя бабку-сталинистку в скетчкоме «Одна за всех», говорю «ета» и тычу партнеров как Андрей Александрович. Серафима Аркадьевна — это мой «привет» Гончарову...
Когда все вроде бы наладилось, умерла баба Нина. В марте 1991 года. Я училась на первом курсе. Она ничем не болела, ее положили в больницу на плановую профилактику: обследовать и подколоть витаминами, как каждую весну. И однажды ночью, во сне, бабанька умерла.
Я была последней, кто ее видел, приходила накануне. Привезла кураги — для сердца — и корейской морковки, которую сама любила.
