Дома жили в состоянии холодной войны. Без упреков и ссор, но от былого чувства ничего не осталось.
На фестивале «Сопот-89» в Польше после исполнения «Реквиема» ко мне подошел член французской делегации, передал привет от Альбера Сарфати и представился продюсером компании документальных фильмов: «Мадам Тамара, я готов предложить вам работу во Франции. Мы были бы счастливы, если бы вы согласились с нами сотрудничать как певица и композитор».
В гостинице я прочла контракт. Мне предлагали солидный гонорар, съемную квартиру в Париже, учителя французского и возможность продолжать гастроли по Европе и Америке.
Великолепное предложение, но я понимала, что муж вряд ли за меня порадуется. Вернувшись, все ему рассказала: «Я буду часто приезжать, каждый день звонить. Если получится, возьму с собой Сандро, он выучит французский...»
Георгий ничего не ответил, но и без слов все было ясно.
Я разрывалась. Понимала, что, уезжая, рискую окончательно потерять семью, но не поехать — значило упустить свой шанс. А даст ли мне его судьба еще раз? В конце концов я решилась. Начала собирать документы и вдруг столкнулась с массой проблем. Одной из которых было то, что мама у меня еврейка. Раньше это никого не волновало, а теперь стало значимым. Говорят же: если Бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум. Казалось, люди сошли с ума. На почве межнациональной розни распадались семьи, ссорились братья, влюбленные...
Быть свидетелем этого страшно.
Меня не хотели выпускать. Французская сторона пыталась как-то ускорить отъезд, но чиновники отвечали на все запросы, что я больна или на гастролях, — и так месяц, другой, третий. Я не знала, что предпринять. И опять вспомнила о гадалке.
Пожилая армянка вглядывалась в разводы кофейной гущи: «Вижу здание, похожее на треугольник. Оно светится. Ты поешь перед ним, у тебя большой успех. Но это будет не скоро, через несколько лет».
Что еще за треугольник? Хотелось спросить про Георгия, останемся ли мы вместе, но не решилась. Уже на пороге, провожая меня, гадалка сказала: «У тебя впереди большая любовь.
Такая редко кому выпадает. Иди и не думай о плохом. Всему свой черед».
Прошел год, за ним второй. В 1991-м в Грузии началась гражданская война. Все, кто мог, уезжали. У тех, кто остался, в глазах поселилась безысходность. Женщины ходили в трауре: на каждой улице были похороны. Я все не могла выехать в Париж.
Двадцать девятого декабря я, мама и Сандро были дома. Георгий еще не вернулся с работы. Шел штурм дворца правительства — стрельба, крики, взрывы. Чтобы не слышать этого, я села за рояль, запела, и вдруг звонок в дверь. Соседи. «Сыграй и для нас, Тамрико!»
Мама накрыла на стол. Еще звонок — пришли друзья. Стало шумно. Один мой приятель до того разошелся, что схватил вместо микрофона швабру и объявил: «Внимание, вы смотрите репортаж с фестиваля в Сан-Ремо!»
Пир во время чумы.
Искра счастья как вызов общему безумию.
На следующий день позвонили очень влиятельные люди, которых я попросила вмешаться в мою «французскую историю», и сказали, что виза открыта. Я могу уезжать, но одна...
Это был очень сложный момент в моей жизни. Я оставляла семью, друзей, свою разрушенную страну и улетала в самый красивый на свете город, чтобы петь и сочинять музыку. Уговаривала себя: скоро в Тбилиси все наладится, станет по-прежнему спокойно и можно будет не волноваться за родных. Я не знала, что это было только начало...
Собирала чемодан, когда позвонил брат: «В Москву не летают самолеты. Единственная возможность выбраться — поезд».
Он и Георгий провожали меня. Мы шли по нашей улице, а на соседней слышались выстрелы. «Позвони, как доберешься».
Вагоны ходили полупустые, давно никто не выдавал белье и не носил чай в подстаканниках. Я зашла в купе — стук в дверь. Начальник поезда положил на полку стопку простыней: «Тамара, вы не можете ехать как все. Возьмите». Белье было влажным, и я полночи ждала, пока оно просохнет. Смотрела в окно и думала: как жить дальше?
Первые несколько дней в Париже мне казалось — я попала в сказку. Бродила по двухкомнатной съемной квартире, выглядывала в окно и все не верила, что я во Франции.
Просыпаться по утрам для меня мука: я «сова».
Но тогда старалась встать пораньше, чтобы не торопясь выпить кофе с круассанами и перед работой прогуляться. Вечер обычно продолжался в шумной компании коллег. Прямо со студии мы ехали в кафе, ресторан или к кому-нибудь в гости. Благодаря учительнице французского я довольно быстро начала свободно общаться.
Каждый день звонила в Тбилиси. Мама рассказывала: война продолжается, полки в магазинах пустые, часто отключают воду, за хлебом с самого утра выстраиваются очереди. Через месяц я уже летела домой с сумками, полными продуктов.
Так продолжалось год. Я жила в Париже, писала музыку к кинофильмам и при первой возможности старалась вырваться в Тбилиси.
Как-то везла маленькую переносную плитку со съемными газовыми баллонами.
