
Я всегда называл его Юра Владимирович, — рассказывает актер и режиссер Александр Панкратов-Черный. — Перед тем как пойти в цирковое, Никулин пробовал поступить во ВГИК. Но ему сказали, что с такой внешностью его никто не будет снимать. И не приняли. Притом что потом он много снимался в кино, отношение к ролям у него было необычное. Я поражался, насколько всерьез он воспринимал то, что ему по сценарию приходилось делать в кадре. Помню, рассказывал, как тяжело ему далась роль монаха Патрикея у Тарковского в «Андрее Рублеве», которого там пытают и казнят: «Саша, я так боялся!» — «А чего боялись-то?» — «И той атмосферы, которая была создана Тарковским на площадке, и самого Тарковского, и всего этого ужаса, который я играл. И когда моего монаха тащили по земле, а он кричал, это не Патрикей, это я кричал Тарковскому: «Вы палачи!» Я потом и Андрюше об этом сказал…»

Еще Никулин как-то пожаловался: «Люся Гурченко — красотка, королева. А мне, такому неказистому, с ней в картине «Двадцать дней без войны» пришлось любовь играть, представляешь?» — «Ну и что здесь такого, Юра Владимирович?» — «Ну я же люблю свою Танечку, а должен объясняться в любви Гурченко! Для меня это было невыносимо! Не мог же я Танечке изменить! Произносил свой текст перед Гурченко, а представлял Танечку, вспоминал нашу с ней молодость, как мы встретились, наши разговоры...»

Я часто оказывался в одной компании с Никулиными, и меня восхищали их с женой трогательные и нежные отношения. Танечка была очень красивая, мягкая и интеллигентная женщина. И тактичная. Рядом с мужем становилась тихой и незаметной. Допустим, беседуют Никулин с Этушем, она слушает, молча, только иногда под столом легонько шлепнет мужа по колену, но так, чтобы никто не заметил, — мол, Юр, ты перебарщиваешь. Потом Никулин отвернется, Танечка ему — раз, и вкусненькое в тарелку положит. А перед тем как попрощаться и уйти, Юрий Владимирович всегда спрашивал у жены: «Ну что, поедем или как?» Танечка видит, что ему не хочется с друзьями расставаться: «Давай еще немножко посидим». А если он устал: «Юрочка, может быть, поедем?»

Их связывало не только место работы и даже не сын, а что-то большее. Очень сильная взаимная любовь. Они удивительно подходили друг другу. Никулин же смешной, вроде неказистый. Но когда они шли куда-то вдвоем с Таней — это была поразительно красивая пара.
Никулин и из меня, и из Миронова готов был сделать клоунов
С Никулиным я познакомился еще во времена учебы в Горьковском театральном училище. Был 100-летний юбилей Горького, на его родине это отмечалось широко. Нас, студентов, тоже привлекли — в городском цирке мы читали отрывки из произведений классика между номерами гастролировавшего у нас дрессировщика Юрия Дурова. И вот в один прекрасный день в цирке появились Юрий Никулин с Михаилом Шуйдиным — знаменитый клоунский дуэт из Москвы. Помню, как мы все хохотали до слез на их номерах. А потом моя однокурсница Танечка Жукова говорит: «Хочу Юрию Владимировичу подарить цветы». И выходит к нему с ромашками на манеж. Никулин ей: «Спасибо, девочка, спасибо» — и передает букет слону, а тот хоботом забирает. Танечка разволновалась: «А-а-а, он же съест ромашки!» — «Но он же больше моего работал, значит, больше, чем я, заслужил эти цветы».

Никулин пробыл в Горьком, кажется, два или три дня, в тот раз мы с ним недолго пообщались. А спустя несколько лет снова встретились на «Мосфильме». Я тогда уже учился во ВГИКе на режиссерском факультете. И вот иду как-то по коридору киностудии, а мне навстречу — Гайдай с Никулиным. Поздоровался с ними. И вдруг Никулин спрашивает: «А ведь мы с вами где-то встречались?» Киваю: «В цирке!» И тут он: «Точно, в цирке! А не в Нижнем ли Новгороде?» Опять киваю: «Именно так, в Нижнем Новгороде!» У Юрия Владимировича была феноменальная память. Как-то я ему рассказал, что в детстве тоже мечтал стать клоуном, когда впервые увидел цирк шапито, гастролировавший у нас на Алтае в Камне-на-Оби. «Так-так, а какой это был год? — спросил Никулин. — 1957-й?» И с ходу назвал клоунов, которые приезжали с цирком шапито в Камень-на-Оби в 1957 году!
Ключ от сейфа Никулин доверял только Евстигнееву
Я любил бывать у него в цирке на Цветном бульваре — Никулин часто приглашал меня на свои представления. Или я просто заходил пообщаться. Никулина в цирке можно было застать круглосуточно — это и был, можно сказать, его дом. Потом мы снимали в его цирке фильм «Зимний вечер в Гаграх». Только объявляли перерыв, мой партнер Евгений Александрович Евстигнеев звал: «Санька, пошли к Юрке». У Никулина в кабинете стоял огромный дореволюционный сейф. «Женька, — говорил он Евстигнееву, — этот сейф можешь вскрыть только ты, для остальных я потерял ключи». Там хранились подаренные поклонниками вина и коньяки. А это было время горбачевской антиалкогольной кампании. Сам Никулин к своему стратегическому запасу был равнодушен, он почти не пил, но для друзей — пожалуйста.
Единственный день, когда Юрий Владимирович выпивал обязательно, — это День Победы. Он же прошел две войны. На Финской обморозил ноги так, что думал, вообще не сможет ходить, а в Великую Отечественную получил контузию. У Никулина был фронтовой друг — директор водочного завода, они вместе войну прошли. И однажды очередной выпуск «Белого попугая» (была такая программа, которую вел Никулин: сидят артисты и травят анекдоты, веселые истории, байки) Юрий Владимирович придумал провести в разливочном цехе водочного завода — в честь дня рождения своего друга. Кого там только не было: Аркаша Арканов, Саша Ширвиндт, Толя Ромашин, я, Мишка Боярский из Петербурга приехал. И, конечно, мы там все перепились в этом цехе — программа в итоге не вышла в эфир. Но Никулину главное было подарок сделать другу, познакомить с артистами.

Иногда я его просил: «Юра Владимирович, расскажите что-нибудь про войну, про окопы». И он в ответ грустно-грустно на меня смотрел и говорил: «Санька, ну что про грязь рассказывать? Война — это грязь». Но с Папановым, который тоже воевал, они, кажется, войну вспоминали — уединятся где-то в уголке, чтобы никто не слышал, и говорят о своем. Это была их боль, они ею не делились. Но догадаться о том, что им довелось пережить, можно было. Тем для меня поразительнее: Никулин с фронта вернулся — и куда после этого пошел? В цирк, на манеж!
К Юрию Владимировичу я мог в любое время дня и ночи прийти и поделиться бедами — когда мне несколько лет не давали снимать кино, я сидел без работы. Никулин успокаивал: «Терпи, Шурик, в искусстве терпение — одно из главных качеств». Сам он обладал этим качеством, как никто другой. Вспоминал, как они с Шуйдиным начинали работать у Михаила Николаевича Румянцева — знаменитого клоуна Карандаша, были его учениками: «Он был очень капризным, а я все терпел».
К цирковой работе он относился с невероятным уважением. Особенно к работе клоунов. Говорил: «Зрители часто приходят к нам посмотреть не на то, как львы и тигры пасть разевают, а посмеяться, забыть о тяготах жизни и бытовых проблемах». Как-то спросил меня: «Саш, а ты обращал внимание, как я выхожу на манеж?» — «Миллион раз видел. Вы выходите так, что весь зал хохочет». И тут он, как мне показалось, будто бы даже застеснялся: «Да я каждый раз удивляюсь, что в зале собралось столько народу: неужели пришли на меня посмотреть? Это я тебе сейчас свой секрет открыл».
Дай ему волю — Никулин бы всех клоунами сделал. Помню, для «Зимнего вечера...» режиссер Карен Шахназаров хотел снять со мной какой-нибудь клоунский номер, я должен был что-то такое изобразить с метлой на манеже. Стали репетировать — ну не смешно, и все тут. «Нет, — говорю, — Карик, какая-то ерунда выходит, не получится из меня клоуна». Юрий Владимирович смотрел, как я репетирую, из-за кулис, потом подошел ко мне: «Санечка, как это не получится из тебя клоуна? Пусть тебе режиссер даст два-три месяца, я сам с тобой поработаю». Я только руками развел: «Не даст, нет у нас столько времени! Через два месяца уже съемочный период закончится». Как же Никулин расстроился! Все говорил: «Жалко, жалко». Видно было: он уверен, что сделал бы из Панкратова-Черного клоуна, — сто процентов!

Я не раз потом слышал от него про кого-нибудь: «Из него бы клоун получился, его бы в цирк!» Так же он, кстати, говорил и о своем партнере по «Бриллиантовой руке» — Андрее Миронове: «Андрюшка такой веселый парень, вот бы его в цирк!» Однажды те же слова он сказал моему сыну Володе, который тогда учился на журфаке. Володя обожал пародировать артистов, смешно копировал Никулина с Бруновым. Юрий Владимирович от души посмеялся, а потом говорит: «Володька, бросай щелкоперство, твое место в цирке!» А Брунов на это: «Не слушай Юру, иди ко мне в ГИТИС, на эстраду». И что интересно, сумели его убедить. Помню, возвращаюсь со съемок, интересуюсь у сына, как дела в университете, а он мне: «Пап, я бросил университет и поступил в цирковое училище». Так потом сын еще и ГИТИС окончил, эстрадное отделение — получается, выполнил наказы и Никулина, и Брунова. Но в итоге решил пойти по моим стопам, сейчас учится в мастерской Владимира Хотиненко на Высших курсах сценаристов и режиссеров.
О контрабанде в цирке
Была в Юрии Владимировиче какая-то вечная детскость. Как-то к нам в гости приехали друзья из Тбилиси — семья известного академика Дадиани с восьмилетней дочкой Нинико. И та с порога заявила: «Дядя Саша, хочу в цирк». А были весенние каникулы, все билеты на детские представления распроданы. Звоню Никулину, он говорит: «Конечно, пусть девочка приходит! А кого она с собой приведет?» Любой другой бы спросил: «А кто приведет девочку?» — но Юрий Владимирович смотрел на мир по-другому. В общем, мы договорились, что он оставит контрамарки на имя Нинико у администратора Лидочки. Приезжаем, Нинико подходит к окошечку и с сильным грузинским акцентом говорит: «Дядя Юра Никулин сказал, чтоби ви далы контрабанду на три человека!» Так вот она запомнила трудное слово «контрамарка». Юрий Владимирович эту историю про контрабанду очень любил.

Для него всегда в радость было общение с детьми. Он с ними на одном языке говорил, они его хорошо понимали. Я много лет возглавляю детский спортивный фонд, и Никулин всегда присылал нам бригаду циркачей — жонглеров, акробатов, дрессировщиков с собачками, чтобы выступили перед ребятами. А как-то раз мои дзюдоисты проиграли на соревнованиях французам, и, что обидно, накануне Нового года. Настроение — отнюдь не праздничное. Я попросил Никулина: «Ребята расстроились, может быть, вы их поддержите». Когда мои дзюдоисты увидели в зале живого Никулина, рты от удивления поразевали. Вот только поддерживать он их стал совсем не так, как я думал. «Ну поздравляю вас, — сказал Юрий Владимирович. — Хотя мне ужасно грустно. Мы Наполеона в 1812 году разбили, а вы перед какими-то марсельцами облажались, не хочу больше вас видеть, пусть вас собачки развлекают с обезьянками». И даже слезу пустил… Тут в зале появился дрессировщик с животными, Никулин удалился. Я потом спрашиваю: «Юра Владимирович, а с чего у вас слезы-то? Ну подумаешь — соревнование ребята проиграли… Это же спорт!» А он: «Я их морально воспитываю». Проходит три месяца, и вот уже мои дзюдоисты возвращаются из Марселя с победой. Снова зову Никулина, он приезжает: «Ну, ребятишки, спасибо! Порадовали фронтовика, порадовали, дали французам по носу!» Эти мальчишки давно выросли, многие из них стали мастерами спорта, и все до сих пор с теплотой и благодарностью вспоминают Никулина.
Всем друзьям подарил по шесть соток земли
Вспоминая о нем, невозможно упустить тему анекдотов в жизни Никулина. Помню, вышла первая книга моих стихов, Юрий Владимирович пришел на презентацию в каком-то клубе. Одно из стихотворений было о клоуне, который падает из-под купола в опилки на манеж, но вскакивает и, преодолевая боль, продолжает смешить публику. В нем есть такие строчки:

Я — шут манежа, милый друг.
И космос мой — мое пространство —
В тринадцать метров светлый круг
Для риска, шуток и для танцев...
Я сверху вниз — не промахнусь,
В опилки зарывая душу.
Людскую боль, тревогу, грусть,
Как крепость из песка, разрушу.
Это стихотворение я посвятил Никулину. Юрий Владимирович был очень растроган: «Спасибо тебе за посвящение! Я в ответ тоже хочу что-нибудь тебе посвятить! Ну например, анекдот». Никулин же был потрясающий импровизатор и прямо на ходу сочинил: «Раз ты Панкратов-Черный, то анекдот будет такой. В черном-черном лесу, на берегу черного-черного озера стоит черная-черная скала. А у черной-черной скалы растет черное-черное дерево. Под черным-черным деревом сидят два черных-черных человека, и один другому говорит: «Василий Иванович, ну на фига мы эту резину жгли!»
А незадолго до своего ухода Юрий Владимирович сделал мне еще один подарок, причем необычный. В честь его 75-летия астрономы назвали какую-то открытую ими планету именем Никулина. И он придумал дарить друзьям по шесть соток на этой планете. Мы все: Владимир Этуш, Евгений Матвеев и другие — выходили на сцену и получали сертификаты. Я спросил Танечку: «Далеко эта планета?» — «Ой, туда миллион лет лететь». Эта была наша последняя встреча с Никулиным.
После его ухода цирком стали руководить Танечка с Максимом. И навещать я стал уже их. С Танечкой мы все вспоминали Юру, причем она всегда говорила шепотом, словно он был рядом и она боялась его потревожить. С Максимом мы, конечно, общались меньше… Я знаю, отец его очень любил, но никогда на людях не хвалил. Только однажды мне сказал: «У Максима есть руки». — «В каком смысле?» — «Ну, он может держать наше цирковое дело». Никулин верил в сына и не прогадал: Максим живет цирком, как когда-то сам Юрий Владимирович.