«Моя мама на четверть — цыганка. Мой прадед — барон Неелов, камергер царского двора — влюбился в таборную цыганку Машу и решил на ней жениться. Попросил разрешения у императора, но тот барона разжаловал и изгнал из своего окружения. Вскоре император сам увидел Машу. Та была настолько хороша, что он все понял и вернул прадеда ко двору», — рассказывает брат Светланы Немоляевой известный оператор Николай Немоляев.
— Ваша семья очень кинематографическая. Вы — оператор, ваш отец Владимир Немоляев был известным режиссером, мать — звукооператором. А ваша сестра Светлана Немоляева — знаменитая актриса…
— Ну, Светка не только в кино играет, она прежде всего человек театра. Помню, как я впервые увидел ее на сцене. Она была совсем молодой, а играла старуху в «Смерти Тарелкина». Я даже ее сначала не узнал. Когда мне сказали: «Это же Светка твоя», — я поразился. Потом спрашивал ее: «Откуда ты взяла это все?» Она сказала: «От бабы Нади. Она так же ходит, так же двигается». Наша бабушка была староверкой. Не пила, не курила, воспитывала четверых детей, не вышла замуж после смерти мужа и прожила 94 года. Она и нас воспитывала. Бабушка строгая была, все время батюшкой нам грозила. А мы со Светкой хулиганили от избытка глупой детской энергии.
Помню, вешали на абажур макароны прямо над бабушкиным стулом. Она приходила, садилась. А мы со Светкой сидели, ели и все ждали, когда макаронина упадет бабушке на голову. Когда это происходило, бабушка кричала: «Мерзавцы, негодяи!» Мы, конечно, мерзавцами не были, но делали не то, что хотелось взрослым. Например, папа уходил на работу и требовал, чтобы на его письменном столе никто ничего не трогал. Но как не потрогаешь? Папа ушел — залезаешь в стол. Потом он приходил и говорил маме: «Валя, дай сюда ремень. Сейчас я Колю буду бить». Мама несла ремень. Я забивался под рояль. Папа меня оттуда не доставал, а перепоручал все маме: «Валя, возьми ремень, надавай ему посильнее». — «Я не буду». Так ни меня, ни Светку за всякие глупости ни разу и не стукнули.
Родители нас очень любили, поддерживали и поощряли все наши даже небольшие успехи. Когда я стал рисовать, папа с мамой мои работы хвалили, а об одном натюрморте даже сказали: «Коля, это очень похоже на «малых голландцев». Хотя я отлично понимал, что рисую не блестяще. Мне кажется, у Светы получалось значительно лучше. Ее талант к рисованию проявился в послевоенное время, когда все было разрушено, отсутствовала яркая одежда, все ходили одинаково серые. Светка, видимо, из-за какой-то внутренней потребности видеть красоту и цвет в двенадцать лет вдруг стала рисовать удивительные яркие костюмы. На ее рисунках был праздник цвета, как в произведениях Бакста. Удивительно! Ведь его альбомы сестра не видела, нашу библиотеку, в которой они имелись, разграбили во время войны, и этот цвет и свет вырывался у нее откуда-то из подсознания.
Отцу ее рисунки нравились, он сам тонко точил ей цветные карандаши, только чтобы она рисовала. Как-то он решил показать ее работы Кукрыниксам (творческий коллектив советских художников-графиков и живописцев, в который входили Михаил Куприянов, Порфирий Крылов и Николай Соколов, известный в первую очередь своими карикатурами в период ВОВ. — Прим. ред.), чтобы те профессионально оценили Светкины работы. Они сказали, что очень талантливо и нужно поступать в художественное училище. Но актерство в сестре победило. Начала она выступать в школьных постановках. Родители были в восторге. Впервые увидев ее на самодеятельной сцене, они сказали: «Совсем юная девочка, а с каким юмором и иронией!» Светка действительно блестяще играла мужскую роль — Хлестакова. Исторических костюмов не было. И она вышла на сцену в папиных ночных панталонах. На долгие годы это осталось в наших семейных рассказах…
— Вашу сестру зрители очень любят…
— Это правда. Хотя у нее неровная киносудьба. Сначала она снялась в «Евгении Онегине» в роли Ольги, а потом лет пятнадцать — простой. Ее приглашали на пробы, но не утверждали. Были, конечно, какие-то незначительные роли и незначительные фильмы, но это не в счет. А потом Эльдар Рязанов пригласил Свету в «Служебный роман», и дальше пошла череда удачных фильмов. А в Театре Маяковского у нее всегда был успех. Знаете, как Свету в театре называют? Водопровод. Она в любой момент, когда это надо по роли, может заплакать. Я интересовался: «Света, как у тебя получается?» Она говорит: «Очень просто. Я вспоминаю моменты, когда меня обижали, — и тут же слезы ручьем».
— Немногие артисты так умеют…
— Бывает, одним лук подкладывают, другим глицерин в глаза капают. Но большим актерам этого не требуется. Помню, я был совсем молодым, только-только после ВГИКа, когда попал ассистентом оператора на «Войну и мир». Меня поразило, как Олег Ефремов играл Долохова. Снималась сцена, где Долохова везут на санях после дуэли, он смертельно ранен. Там была машина, на которую ставили сани, камеру, звукозаписывающую аппаратуру. Присутствовала и вся кинематографическая спецтехника: лихтваген (он питает приборы электричеством, от него тянутся провода), тонваген (для звукозаписи), камерваген (для операторской техники). То есть мы передвигались целым караваном. Снимали на Рублевке, тогда почти пустой. Вокруг — березовая роща. Мы проезжали отрезок, разворачивались, возвращались обратно и снова ехали — и так восемь дублей. Бондарчук спрашивал: «Олег, ты готов?» — «Да, готов». — «Так, приготовились. Все готовы?» — «Все». Поехала наша машина, следом двинулся караван спецтехники.
Камера включается, оператор снимает, я контролирую фокус, а Долохов произносит свой монолог умирающего человека. И на словах о том, что мать не перенесет его гибели, у Ефремова по щеке катилась слеза. Это было абсолютно реалистично, просто жуть брала! И вот звучит команда «Стоп!». Олег говорит: «Так, ребятки, сигаретка есть у кого-нибудь?» Закуривает и начинает анекдот какой-то рассказывать, все хохочут. За это время мы успеваем вернуться к исходной точке. Бондарчук снова спрашивает: «Олег, ты готов?» Ефремов говорит кому-то: «Подержи сигарету». Ложится. И все начинается снова: машина поехала, мотор, камера. И Олег снова произносит свой текст — и по щеке опять ползет слеза. Кадр отсняли — он опять: «Так, на чем я остановился?» И так далее, много раз. Я не понимал: как это возможно — так переключаться? Мне посчастливилось на съемках на расстоянии метра-двух видеть чудо перевоплощения. Это поразило меня.
— Вы начинали в 60-х, во ВГИКе учились практически одновременно с Тарковским, Шукшиным, Кончаловским, Шепитько, Шпаликовым… Звездная плеяда!
— Никто тогда не был ни Тарковским, ни Кончаловским, все были студентами. Жизнь бурлила, бродила, шумела, все хотели чего-то нового. И наши бесконечные студенческие разговоры, это кипение жизни было самым главным учителем в институте, а вовсе не педагоги. И в ком этого кипения оказалось больше, из того и вышел толк. Из тех, кого вы перечислили, я знал всех, но больше общался с художниками, режиссерами. Еще со сценаристом и поэтом Геннадием Шпаликовым, написавшим для нас замечательный рассказ «Даша», по которому мы должны были снять короткометражный фильм. Работа не состоялась, но рукопись я бережно храню до сих пор. Гена иногда заходил к нам домой, играл на гитаре, мы выпивали бутылку водки на двоих.
Почему-то тогда считалось, что каждая встреча должна сопровождаться водкой. Наша кинематографическая компания постоянно перемешивалась со Светкиной — театральной, мы вместе гуляли в квартире наших родителей на Плющихе. Мы друг в друга влюблялись, хохотали без причины, шутили. Именно Светиными друзьями, а уж потом моими были Валя Гафт, Гена Гладков и Вася Ливанов. Помню, как Вася пришел к нам в гости, когда я праздновал свое двадцатилетие, принес мне книжку в подарок. Это была детская раскраска. Вася ее надписал: «Милый Коля, книжка эта называется «Три цвета». Красный, синий, голубой — выбирай себе любой. От табака и алкоголя впредь воздерживайся. Василий Ливанов. Москва. Кремль. 1958 год».
Как-то к нам со Светкой пришел Урбанский с Таней Лавровой, он тогда ухаживал за ней. Таню мы знали еще с детства — наши семьи вместе на юге отдыхали. Ее родители тоже кинематографисты, оба операторы: мама — Пышкова, папа — Андриканис. Таня взяла фамилию Лаврова во МХАТе, потому что там порядок такой был — только русские фамилии. Она была очень хорошенькой, неудивительно, что Урбанский увлекся. Помню, он всех развлекал частушками под гитару: «Собачки дело делают, а вы хлеб едите». Сколько раз к нам милиция приходила, говорила: «Что вы шумите? Соседям не даете спать».
— У ваших родителей тоже, наверное, бывали в гостях шумные компании. Это ведь нормально для кинематографистов…
— Это правда. Очень часто к родителям в гости приходил, например, клоун Карандаш. И однажды по неизвестной причине не забрал свою собаку Кляксу. И она у нас задержалась на неделю. Кошки нашей коммуналки на Плющихе хорошенько ее потрепали и даже порвали ей нос… Через родителей я с детства был знаком со многими известными личностями. У отца на съемочной площадке встречал Жарова, Крючкова, Леонова, который у папы сыграл свою первую роль — пожарника в фильме «Счастливый рейс».
Потом Леонов у папы в «Морском охотнике» играл кока. И я помню, стоят они, загримированные, на корабле, беседуют, и к Леонову все обращаются: Женя, Женя. И я тоже спросил про что-то: «Жень, а что там такое?» Он взял паузу и говорит: «Вот мне уже скоро тридцать, а я все Женя»... И нельзя было понять по интонации, плохо это или хорошо. Вообще, Леонов загадочен, как Мона Лиза. Он и в кино такой — непонятно, как он относится к происходящему: осуждает, или одобряет, или равнодушен… Говорил он всегда примерно одинаковым тоном. Внешне ничего особенного из себя не представлял. А в скольких фильмах снялся! И везде в кадре существовал замечательно. Для меня он был нашим Жаном Габеном. Тот тоже говорил и смотрел одинаково из фильма в фильм, но за всем этим была невероятная глубина.
— Вы снимали многих великих артистов в великих фильмах. «Старики-разбойники», «Обыкновенное чудо», «Покровские ворота»…
— Фильмы очень разные, но кое-что их объединяет. Практически каждая моя картина — о любви к чему-то. Например, когда я снимал с Нахапетовым «Не стреляйте в белых лебедей», определил, что эта картина о моей большой любви к русской природе. «Покровские ворота» — о моей большой любви к Москве. Все в этом фильме Миши Козакова оказались на нужном месте в нужное время. Там блестяще сыграл Леонид Броневой. Он был очень серьезным человеком, несмотря на то что играл комедийные роли. Текст знал и свой, и партнеров, готовился педантично. Но при этом мог и импровизировать.
Помните, они с Моргуновым играют на рояле «Когда я на почте служил ямщиком, был молод, имел я силенку»? Это — импровизация, которая родилась прямо на площадке и вызвала аплодисменты группы. Но самая главная удача фильма — Олег Меньшиков с Таней Догилевой. Когда я делал пробы Олега, у меня даже камера задрожала. Я ее не удержал — так хохотал! До этого мы человек пятнадцать попробовали. А тут пришли два молодых артиста — Олег и Таня — и сыграли фантастически. У фильма была непростая судьба. Была премьера, а потом долгое время картина не могла выйти на телеэкран. Вероятно, подлили масла в огонь слова Хоботова: «Если они меня увезут туда, мне уже больше не будет исхода!» — на которые сделал акцент Козаков, размышлявший об отъезде из СССР…
Со временем все стало на свои места — фильм вышел, и его полюбили зрители, которые не понимали и не понимают до сих пор, почему картина так долго пролежала на полке… А Миша в итоге осуществил мечту и уехал в Израиль… Мы встретились через двадцать пять лет, когда я снимал сериал «Зоя», в котором Миша играл оператора. Стали вспоминать прошлое, и он сказал: «Какое было время, какие люди, какая была страна чудесная!» Я удивился: «Миш, но ты же тогда, в 80-х, все ругал. Говорил: ужасная у нас страна! Дикая». И Миша кивнул: «Да, я ошибся». Тогда, в 2007 году, он уже вспоминал о 80-х с любовью. Без любви вообще никуда…
— «Обыкновенное чудо» — как раз фильм о великой силе любви…
— В этом фильме Саша Абдулов сыграл свою первую серьезную роль в кино. Это было открытие! Между прочим, сняться в «Обыкновенном чуде» Саша и не надеялся. На пробах бросил фразу: мол, я, конечно, пришел, но я же знаю — пробуют меня, а снимать будут Костолевского. Но Марк Захаров хотел снимать именно Сашу, он его очень любил. Они с Геной Гладковым называли Абдулова Мальчонка: «Мальчонка это сыграет, Мальчонка это споет, Мальчонка это сделает». Гладков тоже в Сашу верил. Ну, естественно, и я тоже был «за». Абдулов прекрасно выглядел на экране. В нем чувствовался огромный потенциал. Саша придумывал всякие штуки. Вот, например, когда он шляпу снимает и вешает на льва — это он сам придумал.
Поразительно, но такую мощную картину мы сняли молниеносно — за два месяца и пять дней. Причем работали не больше восьми часов в день и отдыхали в субботу и воскресенье. Марк меня встретил в коридоре, говорит: «Ты знаешь, картина получилась, я даже не ожидал». Я говорю: «А я очень на это надеялся». Вообще, часто я уже заранее чувствую: получится или нет. Наверное, это цыганская кровь работает. Моя мама на четверть цыганка. Мой прадед — барон Неелов, камергер царского двора — влюбился в таборную цыганку Машу, певшую в ресторане «Яр», и решил на ней жениться. Он попросил разрешения у Николая Второго, но тот пришел в ярость, барона разжаловал и изгнал из своего окружения. Но потом император сам увидел Машу. Она была настолько хороша — голубые глаза, потрясающая фигура, чудесный голос, — что он все понял и вернул моего прадеда ко двору.
— Я слышала, что вы, снимая пробы, не раз влияли на выбор актера режиссером. Например, так блестяще сняли Симонову, которая очень нравилась вам как актриса после фильма «Афоня», что Захаров утвердился в мысли, что именно она должна играть принцессу в «Обыкновенном чуде».
— А что тут удивительного? Кино — искусство коллективное, бывает, что какой-нибудь осветитель не просто установкой света многое решает, но и, например, дает название картине. Именно так вышло с фильмом «Девять дней одного года» — Ромм долго мучился, не мог ничего придумать. Объявил конкурс — кто предложит подходящее название, получит бутылку коньяка. И выиграл осветитель. Кто это знает? Никто не знает… А кто знает, что финал картины «Свой среди чужих, чужой среди своих» придумал оператор Лебешев? Обычно признание получает режиссер, популярность — актер, а заслуги остальной группы остаются в тени.
— Скажите, а правда, что это ваша дочь Анастасия, уже утвержденная на главную женскую роль в «Курьере», принесла Шахназарову фотографию Федора Дунаевского?
— Карен Шахназаров долго искал главных героев. И, наконец, принял решение показать Федю и Настю худсовету. Все были против. Кинорежиссер Воинов, главный в художественном совете, сказал: «Ну, девчонка еще туда-сюда, может, пожалуй, сыграть. А вот парень не годится. Нужен молодой Михалков, Олейников, у героя должны быть светящиеся, улыбающиеся глаза». Но Шахназаров отстоял свой выбор и был абсолютно прав. Герой должен быть именно таким: это ведь не созидатель, а разрушитель. Он приходит на работу и разрушает там все. Приходит в семью профессора — и там тоже разрушает... Картина «Курьер» очень точная, это и было время разрушения.
— Все-таки удивительно разные картины вы снимали. У очень разных режиссеров. Казалось бы, у «Курьера» Шахназарова и «Стариков-разбойников» Рязанова не может быть вообще ничего общего…
— В «Стариках-разбойниках» я работал не один. Его я снимал с моим институтским другом оператором Эриком Абрамяном. В этом фильме оказался особенно звездный состав: Никулин, Евстигнеев, Миронов, Бурков, Аросева… Меня поразило, как работает Евстигнеев. Он все время спал, для него даже поставили раскладушку за декорацией. Жене нужен был отдых, потому что он очень много работал, постоянно где-то снимался, подрабатывал даже ночами, соглашался и на эпизоды. И вот Евстигнеев спит, его будят и говорят: «Надо в кадр», — и он, едва открыв глаза, тут же начинает играть, причем гениально. Кстати, он текст никогда не учил. Быстро прочитывал перед самыми съемками, и этого ему было достаточно. Евстигнеев не играл, а жил в кадре.
— О Евстигнееве рассказывают как о достаточно закрытом человеке…
— Так и было. Зато Никулин в перерывах развлекал группу, поднимая всем настроение. На съемках «Стариков-разбойников» вообще было довольно весело. Жора Бурков, Андрей Миронов постоянно рассказывали какие-то истории. Хотя асом в этом смысле был, бесспорно, Никулин. Цирка Юре было мало, он и в обычной жизни был шутник. Помню, как он рассказывал о дорожном происшествии. Юра ехал на своей «Волге» к себе домой. Но что-то случилось со светофором на повороте с Садового кольца — он никак не переключался, все время оставался красным. За поворотом стояла машина ГАИ с мигалкой. И вот, не дождавшись зеленого света, Никулин все-таки решился свернуть на красный. Сзади тут же услышал вой мигалки. Остановился, открыл окно. Милиционеры подошли, узнали его и уже обалдели. А тут Никулин еще и невозмутимо говорит: «Проверка. Хорошо работаете, молодцы». Тут уж гаишники окончательно растерялись…
В фильме Никулин играл старика, и ему каждый день делали седые накладки. При этом у него была своя собственная седина, но Никулин красил волосы в темный цвет. Его Аросева спросила: «Зачем? Ты мог бы сниматься со своими волосами без всяких накладок и не мучиться». Он ответил: «Не могу. Я клоун, я не должен быть старым. Нельзя допустить, чтобы зрители смеялись над пожилым человеком, это не гуманно».
Как же быстро пролетело время… Когда я снимал «Стариков-разбойников», мне было тридцать три года. А сейчас много больше, чем тогда было Никулину. Но для старых друзей я по-прежнему все тот же Коля Немоляев…
— Вы сейчас как раз снимаете кино со старым другом — Василием Ливановым…
— С Васей мы дружили всю жизнь, хотя из-за занятости у нас бывали долгие перерывы в общении. Встречаясь случайно на «Мосфильме», говорили друг другу: «Привет, единомышленник!» — и обнимались. Мы с ним очень долго никак не могли поработать вместе. Но вот теперь со своим учеником Ваней Алимовым я снял Васину картину «Медный всадник России». Ливанов задумал эту историю лет десять назад. Помню, как он мне о ней рассказывал — мы сидели в его квартире на Тверской. Мне замысел очень понравился, я согласился. Но мы долго не могли начать. Лишь год назад Вася позвонил: «Коля, будем снимать «Медного всадника...». И началась подготовка. Вася потрясающе читал стихи Пушкина, Дениса Давыдова, Гены Шпаликова, захватывающе рассказывал истории, связанные с нашим государством. Ливанов создал в группе ту высокую творческую атмосферу, в которой рождалось это кино. Работа принесла огромную радость. Жаль, время быстро пролетело и съемки уже закончились. Премьера в этом году. Я уже говорил, что все мои фильмы о любви к чему-нибудь. Этот — о любви к нашей великой истории.
