«Я не буду праздновать свои 33 года. Вообще не люблю отмечать день рождения, а этот год какой-то — совсем не очень… Бывают вещи, которые выбивают из колеи. Может быть, поэтому я хочу на остров. Но время всегда лечит и ставит все на свои места», — уверен актер Павел Прилучный.
— Павел, кинотеатры, к счастью, открыты, и уже с 20 августа в прокате романтический экшен «Тень звезды», где вы играете рэпера. Неожиданно. А кто исполняет рэп?
— Я сам, от начала до конца. Хотя я совсем не в этой истории, не в рэпе. Больше люблю джаз, а современный рэп тяжело воспринимаю на слух. Я очень долго думал, соглашаться или нет. Не понимал, как моего героя — Нэйма — сыграть. Не хотелось клише — широкие штаны, цепи и все такое. И нормальный образ, к счастью, мы нашли. В фильме многое пошло от рэпера Нигатива, который сочинял композиции. Получилось хорошо, не карикатурно. Правда, песни мне было записывать нелегко, хотя у меня и музыкальное образование есть, и вокалом занимался, и на скрипке учился играть, и на фортепиано. Зато попробовал себя в новой ипостаси. Режиссер фильма Дмитрий Губарев собрал отличную команду, классных артистов, мне было приятно работать.
— Кое-что общее с вашим героем у вас есть — огромное количество поклонниц.
— Это да. Но я делал персонажа чуть-чуть зазнавшегося.
— Вы не такой?
— Не совсем, наверное.
— Вас все знают: от маленьких детей до бабушек. Вы нравитесь людям: женщинам, парням — вы кумир многих. Как справляетесь с этим? Как вообще вынести столько внимания?
— Спасает то, что я почти не тусуюсь, не хожу на премьеры, по ресторанам и так далее. Я домашний человек, занимаюсь детками и спортом. Не люблю вообще куда-то ходить, мое пространство ограничено домом, мне там хорошо. И с интернетом я тоже особо не дружу. Для меня страница в соцсети — просто необходимость. Сам я стараюсь не читать там ничего, потому что, если начать, можно сойти с ума от вседозволенности и порой бреда. Просто представьте: люди, не зная о тебе ничего, основываясь только на своих догадках, пишут такое, что даже не хочется с этим бороться. Писать какие-то опровержения? Кому писать, зачем? Ведь уже все придумали за тебя, все расписали те, кто «знает» о твоей жизни больше, чем ты сам…
— Но какие-то бонусы известность дает?
— Да мало бонусов, на самом деле. Ты не можешь никуда съездить… Вот после снятия ограничений разрешили поездки по стране…
— И вы съездили в Крым...
— Дети очень просились на море. Мы поехали большой компанией, несколько семей, сняли дом. И под этим домом уже на следующий день выстроилась целая шеренга журналистов. Меня поражает время, в котором мы живем, если честно. Какие-то должны быть границы все-таки...
— Но когда-то известность вас радовала. Ведь приятно, когда тебя любят за какую-то роль?
— Да, приятно, конечно! Узнавать меня стали еще в Новосибирске, я в театре «Глобус» играл главные роли, девочки автографы брали. Я тогда даже чуть-чуть поймал звездную болезнь. Но когда приехал в Москву, с меня быстро вся эта спесь слетела. Стало очевидно, что я никто и звать меня никак, никому я не нужен и таких приезжающих в Москву, чтобы показать себя, просто миллионы. Поработав дворником, курьером, кем угодно, я понял — добивается чего-то тот, кто действительно этого хочет, кто любит работать. А известность… Это на самом деле не важно. Я приезжал в Москву не за тем, чтобы стать популярным, ни в коем случае.
Я приехал учиться, хотел поступать к Женовачу. «Глобус» — хороший театр, туда сильные режиссеры приезжают. Но там зал огромный, и, к сожалению, нет камерности, а я хотел именно этого. К Женовачу поступить не получилось, зато меня взял Райкин, чему я очень рад и за что безумно благодарен, я многому у него научился. Если бы не поступил, попытался бы попасть в театр DEREVO к Антону Адасинскому. Там своеобразная актерская «секта» — и мужчины, и девушки без волос. Бреются все налысо. У Адасинского теория, что нет мужчин и женщин, все — материал. Мужчина может играть женщину и наоборот. Я бы с удовольствием попробовал себя в такой истории. Хотя в театр DEREVO тоже трудно попасть, там кастинг достаточно серьезный.
— У вас могла бы быть эффектная для актера фамилия — Дель, в Википедии написано, что у вашего отца такая фамилия.
— Нет, отец был тоже Прилучный, это дедушка носил немецкую фамилию Дель. В семье решили ее поменять, чтобы не возникало лишних вопросов. Судьба деда вообще непростая. У него была татуировка «Не забуду мадь родную». И «д» зачеркнуто, а сверху «т» вытатуировано. Ну и купола, и полный тюремный набор тату.
— Любовь к татуировкам у вас от деда?
— Похоже, да. Но я когда делаю, перепроверяю… (Смеется.) Я рос в Казахстане, в Чимкенте. Мы очень хорошо жили. Мама была хореографом, папа боксером. В семье трое детей — я младший, еще брат и сестра. Потом в Казахстане начались волнения, к русским не очень хорошо относились, и мы были вынуждены продать свою прекрасную четырехкомнатную квартиру в центре города и уехать в Россию. Мы очень долго ездили, за это время рухнул рубль, и все деньги, которые у нас были, превратились в какие-то копейки. Их хватило на полуобгоревший частный дом в маленьком городке Бердске под Новосибирском. Отец его потом долго восстанавливал. Работы в Бердске не было.
Он пытался организовать детско-юношескую школу по боксу, но она оказалась никому не нужна. Мама бросила свою хореографию и пошла торговать на рынке. Надо было как-то тащить троих детей. Ситуация была очень сложная, отец переживал, что не может обеспечить семью, ходил постоянно хмурый. Когда он умер, мне было тринадцать лет. И на похоронах мой старший брат сказал: «Теперь ты в семье главный». Он уже женился, и у него была своя жизнь. Меня как холодной водой окатило, но я ответил: «Лады…» И стал потихонечку что-то зарабатывать, помогать маме. Я тогда понял, что такое быть мужчиной. Особо не развлекался, зарабатывал деньги и приносил домой. У нас с мальчишками был бизнес: я — менеджер, а двое-трое парней чуть помладше с тряпочками бегали, протирали фары, лобовые стекла, пока машины ждали зеленого сигнала светофора. Я думал, когда вырасту, буду работать на станции техобслуживания недалеко от дома. Это был предел мечтаний просто. Тем временем мои старшие брат и сестра учились в институтах. Брат на филологическом, а сестра на стоматологическом.
Шли лихие 90-е, и какие-то сумасшедшие деньги нужно было платить за поступление. Только в два вуза я мог поступить бесплатно: в театральный и хореографический. Мама решила, что лучше театральный. Но я один раз сходил в театр и решил, что это какая-то бредятина. И вообще, по дворовым понятиям в театралку идти — пацаны не поймут. Но мама заставила выучить басню и прозу. Я пришел на экзамены и попал в пятерку с мальчиком, которого звали Иван Хлопонин, в Новосибирск поступать он приехал из какой-то глухой деревни. Вот если бы не этот Ваня, может быть, я бы и не пошел учиться на артиста. Я послушал, как он читает Шукшина, и сказал: «Вот это да!» Я буквально видел все, о чем он говорил, хохотал в голос. Мне даже сделали замечание: «Потише, пожалуйста!» А меня просто разрывало, так он это искренне и смешно делал. И в тот момент я понял, что хочу поступить, что это может быть интересно.
— И что самое главное вы получили, став артистом? Только не говорите, что возможность прожить множество жизней…
— Удовольствие! Я получаю удовольствие от процесса. Мне нравится то, чем я занимаюсь, нравится участвовать в театральных постановках, когда зритель замер и молчит. Сидят две тысячи человек, и ты можешь их заставить заплакать или засмеяться. Мне нравится, что со сцены можно управлять эмоциями тысяч людей.
— А как вы попали в кино?
— Я всем рассылал свои анкеты, бегал по «Мосфильму», чтобы заметили. Но ведь и история с показами в институте работает. Кастинг-директора ходят на показы, общаются между собой, говорят: «Неплохой парень, попробуйте». А я мелькал постоянно. И на экзамене из 30 отрывков был занят в 28. Учиться мне было дико интересно. Я всегда делал в десять раз больше, чем задавали, потому что понимал: кто я такой? У меня нет ни известной фамилии, ни «спины» какой-то, мне надо работать очень много, чтобы чего-то достичь. И, собственно говоря, таким способом что-то и получилось.
— Помню, мы говорили с Павлом Санаевым, и он с воодушевлением рассказывал, что будет снимать фильм «На игре» про геймеров, как собрал прекрасных молодых, пока никому не известных артистов… «Вот увидите, у них прекрасное будущее», — обещал он. Прошло время…
— Действительно хороший проект был. От него осталась татуировка на шее. Гонорара хватило, чтобы раздать все долги и купить машину. После чего сразу наступил кризис 2008 года. В это трудное время на своей машине я работал таксистом.
— Вас не узнавали?
— Узнавали девочки. Какие-то чаевые давали. Как-то еду по Горьковскому шоссе: ночь, мороз. Я везу девчонок, а у меня бензин уже на нуле. Чуть-чуть не дотянул до заправки… Ну, взял у своих пассажирок деньги за поездку, выскочил в легонькой курточке, схватил канистру и побежал. Вернувшись, вылил бензин в бак и обнаружил, что на донышке немного осталось. А я замерз ужас как. Ну, думаю, ничего, погреемся. Выплеснул остатки бензина на дорогу и бросил зажженную спичку. Огонь пополз к машине… Говорю: «Девочки, рвем!» Мы успели уехать в последний момент.
— Ваша популярность после сериала «Закрытая школа» вспыхнула, как тот бензин от спички, подростки сходили с ума.
— Это была страшная вещь, если честно. Такой популярности я никогда не достигал, разве что сейчас — благодаря патологическому вниманию СМИ. А тогда мы как будто рок-звездами стали. Ездили по разным городам, собирали стадионы, и везде творилось что-то невообразимое. Девчонки мелкие, пока ты идешь сквозь строй охраны, на нее давят, пытаются оторвать от тебя кусок. Мы садились в микроавтобус — они его раскачивали, сидеть было невозможно, приходилось ложиться. А сейчас эти девочки выросли…
— Вы производите впечатление абсолютно бесстрашного человека. Но я понимаю, что, скорее всего, это не так.
— Не так. Когда родилась дочка, я поменялся. Помню, у меня с одной стороны Тимоха, с другой стороны Мия в коляске… И я ору на прохожих: «Осторожней!» — потому что боюсь, как бы кто-то не толкнул коляску. Прямо каким-то ежом делался, не давал приблизиться к нам. Мы гуляли в парке Горького, а там велосипедисты носятся. И все прогулки у меня дико нервно проходили. А в другом парке Тимофей не хотел гулять. Конечно, напереживался я с ними. Дети — это ответственность и в то же время счастье. Мне сейчас мелкая готовит еду — салат с помидорами и солеными огурцами. И кефир наливает. А ей только четыре года, дальше будет интереснее. Тимон спрашивает: «Пап, чем помочь?» Если он сидит, тупит в телек, а я говорю: «Тимоха, нужно сделать то-то и то-то» — все! Ракета! Мне это нравится. Нет такого: «Ай, отстань!»
— У вас есть с сыном общие интересы?
— Есть. Я люблю всякую экоэлектронную технику — электросамокаты, электромотоциклы, и я Тимоху недавно посадил на электронный полумотик-полускейт с сидушкой. В шлеме, в защите ездит, все нормально. А я гоняю на технике помощнее. Мне кажется, это мальчиковая такая штука.
— Он еще не влюбляется ни в кого? Вы как-то рассказывали, что влюбились в его возрасте и даже целовались.
— Ну да, целовался. Я был как Тимон. Ему семь, и у него была подружка в Крыму, дочка наших крымских друзей. Она постарше его, ей десять, по-моему. И Тимоха по-мужски за ней ухаживал. Как-то подходит ко мне: «Пап, налей сок». Налил. Я думал это ему, а он несет ей. Джентльмен…
— Берете своих детей на съемочную площадку?
— Если у меня есть возможность, я всегда их с собой беру. Дети — самая лучшая моя компания. Они воспитанные, никогда меня не подводят. Не выбегают на середину павильона и не кричат: «Папа, я хочу писать!» Они все прекрасно понимают. У меня недавно была ночная смена — началась в четыре дня и продолжалась до четырех утра. Снимали фильм про летчика Девятаева. Тимоха всю ночь со мной был и часов в двенадцать сказал: «Папа, я хочу спать». Говорю ему: «Иди в вагончик, поспи». Все, не вопрос, пошел в вагончик, лег, поспал. Это были особенные съемки — там по сценарию взлетает огромный самолет — немецкий «Хейнкель». Мне хотелось, чтобы сын посмотрел на эту громадину. И еще я его на массовые сцены таскал, где много «фашистов», «русских пленных». Заодно рассказал ему о том, что происходило в таких лагерях. Тимохе это дико интересно.
— А правда, что на этих съемках у Тимура Бекмамбетова вы научились управлять самолетом? Бекмамбетов ведь сам пилот, фанат неба…
— Да. Он сказал: «Ты должен обязательно полетать сам за штурвалом». Я ответил: «Понял! С удовольствием». И даже пару раз самолет самостоятельно посадил. Не «Хейнкель», конечно, а небольшой двухместный самолет. Но все равно, я получил очень крутой опыт. У меня был инструктор по пилотажу, он сказал: «Ну что, держи ключи от неба», — и протянул мне ключи зажигания. Я не поверил: «Что, серьезно?» — «Да, заводи». До этого я долго учился на симуляторе, абсолютно имитирующем самолет. Но тут ты понимаешь, что действительно сейчас оторвешься от земли. Небо — это абсолютная свобода, я влюбился. Тоже, кстати, большой плюс работы в кино — ты играешь кого-то и постоянно учишься. Как бы проходишь сокращенные курсы по освоению той или иной профессии… Сокращенные курсы рэперов, сокращенные курсы летчиков-героев… Это же интересно! А известность? Ее не надо добиваться, она сама придет, если ты сделаешь что-то стоящее.
— Рэпером вы побыли, пилотом тоже, в конце августа начнутся съемки второго сезона вашего собственного продюсерского проекта «В клетке», где вы вновь сыграете роль бойца без правил. Как вы готовитесь к роли?
— Я сейчас в процессе, и это физически очень тяжело. Потому что для Девятаева я похудел на 12 килограммов за месяц. Я же играл военнопленного. Мой прототип весил 39 килограммов, когда угнал самолет, чтобы бежать из лагеря. Я не ел ничего, кроме небольшого количества риса, и сидел на воде. К счастью, мы успели все более-менее доснять до пандемии…
— Да, на карантине трудно было держать жесткую диету. Многие потеряли форму.
— Я дней десять терял форму, а потом мне привезли тренажер, потому что все залы были закрыты. Сейчас же у меня около четырех часов тренировки каждый день. Супержесткая диета — только мясо и овощи, все углеводы исключены.
— Почему вы решили снимать про бойцов ММА?
— Они мне близки по духу, я сам раньше активно занимался спортом. И мне не нравится, что мужчины в больших городах превращаются в людей, которые не умеют за себя постоять. Одна из целей «В клетке» — чтобы молодежь посмотрела и начала заниматься спортом. Это важно. Но в фильме не только спортивный смысл. Мы рассказываем о семи смертных грехах, там есть о чем подумать. Еще эта история — про жизнь маленьких городков. Об этой жизни многие не знают. Там не все люди ходят в ресторан и едят дорогую еду, многие просто выживают. И не все так чисто, и не все так светло. Второй сезон будет еще жестче и интереснее по действию. «В клетке» — это немножечко и обо мне.
— А это правда, что вы не можете найти никого из своих одноклассников, ни одного нет в социальных сетях?
— Недавно я нашел… У меня схватило спину, и я записался к массажисту. И вот какой-то дядька наминает мне спину и говорит: «Да-а-а, Пашка…» Я думаю: чего он мне так — Пашка? А он продолжает: «Тебе от Ритки привет». Спрашиваю: «От какой Ритки?» — «Да дочка моя, Ритка». Это оказалась та девочка, в которую я первый раз в семь лет влюбился и поцеловал. А он ее папа. Я его, конечно, не узнал. Спросил: «И как она?» Он мне показывает фотки Ритки. Она живет в Германии, вышла замуж за немца, ждет ребенка. Работала раньше моделью. А пацанов я искал — никого не нашел. Мы росли не в самом благополучном местечке.
— Павел, а у вас есть зависимость от адреналина? Знаю, что, если можно отказаться от дублера, вы отказываетесь…
— Я практически везде стараюсь трюки делать сам. Ведь на экране сразу видно, когда актера заменяет дублер. Я работаю так: сначала дублер показывает трюк, и если я понимаю, что могу повторить, то делаю.
— Ну допустим, вот двадцатиэтажный дом и надо спрыгнуть с крыши. Как это понять: можете или нет?
— Ну у меня такое было, я понял, что могу. Я прыгал несколько дублей с крыши в Петербурге. И с колеса обозрения прыгал. Это страшно. Дело было в Баку, а там очень высокое колесо. Помню, у меня руки дрожали. Потому что, хоть ты и со страховкой, но если, не дай бог, за что-то схватиться руками, то пальцы просто оторвутся на такой скорости. Когда я сделал этот трюк, адреналин накрыл с головой. И вот с этим ощущением адреналинового шторма я подхожу к Тимофею, который был на тех съемках, и говорю: «Ну что, как?» — «Пап, слушай, а когда мы домой пойдем, мы сможем в «Игрушки» зайти?» Он еще мелкий был, ничего не понял. Сейчас бы, конечно, уже иначе воспринял…
— Скажите, вы как-то свою будущую жизнь представляете лет через десять, через двадцать, тридцать?
— Лет через двадцать хочу купить остров. Это обойдется дешевле, чем квартира в центре Москвы. И проводить там время, чтобы знакомые и друзья приезжали. Надо только продумать логистику, как они будут добираться.
— А вы человек общительный или закрытый?
— Общительный. И поэтому у меня собаки, рыбки, кошки, две крысы и одна черепаха. Мне тяжело одному, надо с кем-то общаться.
— А как же люди?
— Я люблю животных больше. (Смеется.) Но у меня есть небольшой круг людей, с которыми я общаюсь, четыре-пять человек.
— Вам скоро 33 года, для мужчины это особенный возраст.
— Я даже не буду праздновать, наверное, эти 33 года. Вообще не люблю отмечать день рождения, а этот год какой-то — совсем не очень… Бывают вещи, которые выбивают из колеи. Может быть, поэтому я хочу на остров. Но время всегда лечит и ставит все на свои места.
— Иногда отвлечься от неприятностей помогают какие-то увлечения, коллекции… У вас есть что-то подобное?
— У меня хранится коллекция марок старшего брата. Там есть марки 1932-го и 1942 годов. Брат их собирал, выменивал. Это не просто марки, а настоящий раритет.
— А если говорить о коллекции счастливых воспоминаний? Кроме момента, когда пилот дал вам «ключи от неба», что вспоминается?
— Рождение двоих детей конечно же… Еще один момент связан со спектаклем «Косметика врага», который поставил Александр Баршак. Мы его только начали играть, и долбанула пандемия. Но в некоторых городах мы успели его показать. А эта история — очень сложная и крутая, философская — не сразу раскрывается, понимание приходит к зрителю ближе к концу. И тогда в зале наступает идеальная тишина. Как-то однажды такая абсолютная тишина продлилась секунд 40. Вот это — счастливый эпизод. Теперь мы должны все заново отрепетировать, и тогда возобновим спектакль.
— В «Косметике врага» самый страшный враг главного героя — он сам. Кто или что ваш самый большой внутренний враг?
— Принципы. Я очень часто и много получаю за свои принципы, за то, что отстаиваю справедливость. Например, если человек косячит три раза, я вычеркиваю его из своей жизни навсегда. Он перестает для меня существовать. И так происходит не только с теми, с кем я работаю, но и даже с моими близкими людьми. Я очень многих из-за этого принципа потерял.
— И как с этим бороться?
— Никак. Надо просто жить и пытаться быть счастливым.
