«Читал я весьма эксцентрично: падал на пол, бился, полз, взлетал ангелом, прятался ужиком за стульчиками. Это вызвало недоумение у всей группы. Когда я вышел, за моей спиной перешептывались. Мне кажется, я знаю примерный текст: осторожнее с ним, может броситься», — вспоминает Дмитрий Нагиев.
— Вы, как терминатор, стремились к своей цели. Единственный в России артист, кто смог с параличом лицевого нерва добиться невероятной популярности. Причем вы добивались ее несколько раз. В 90-х смешнее сериала «Осторожно, модерн!», а потом вашего Задова на телевидении ничего не было. Очень популярным еще было шоу «Окна». Но когда эти проекты один за другим закрыли, вам пришлось начинать все сначала...
— Популярность во время «Окон» была дикая. Даже на «Кинотавре», где, казалось бы, одни звезды, я не мог выйти совсем, у меня дежурили под балконом круглосуточно. Какое-то помешательство! Но и «Окна» закрыли в одночасье, практически на самом взлете. Мы чуть-чуть накренились вниз, и «Окна» тут же прихлопнули. Закончился съемочный день, и мне сказали: «Да, кстати, Дима, завтра можешь не приходить!» Не через две недели, а завтра. Был тяжелый момент, остаться с кредитом на квартиру и с рухнувшими в очередной раз надеждами на будущее... Что-то подобное было, когда семью годами раньше, в 98-м, закрыли «Осторожно, модерн!», потому что наступил кризис.
— Практика показала, ваши надежды на будущее рухнули тогда явно преждевременно. А как вы вообще решили стать артистом?
— В шесть лет посмотрел фильм «Ставка больше, чем жизнь», меня впечатлил Клосс, и я захотел стать или разведчиком, или артистом. Бабушка тут же из своих носков сшила мне черные разведческие перчатки. Эта мечта жила во мне до 18 лет, пока меня не поставили у развилки: либо в тюрьму, либо в армию — я попался на фарцовке. В армии желание стать разведчиком умерло. А артистом — усилилось.
— Вы как-то рассказывали, что прочитали все книги в солдатской библиотеке.
— Да. Я читал все подряд. И выписывал понравившиеся отрывки с прицелом на приемные экзамены в театральный институт. Набралось две тетради по 48 листов, исписанные мелким корявым почерком сына ашхабадского подданного. Когда я вошел в здание института, на мне был военный китель (пока я служил, все мои гражданские вещи сносил младший брат), а в его кармане лежали те две тетради. Минут через пятнадцать я отлучился пописать. Спокойно оставил китель. Вернулся — а тетрадки украли. Интеллигентное место, храм культуры… Китель остался, а заготовок нет! Дальше я поступал буквально на таланте, на том, что сохранилось в голове. Я читал такие вещи, которые не читал никто. И сейчас начинаю сомневаться, были ли они написаны.
— Например?
— Например, отрывок из «Везде и нигде». Вы слышали о такой книге?
— Нет.
— И я нигде больше ее не встречал. Но в армейской библиотеке она мне попалась. Может быть, радиоактивный угар, исходящий от «Межи» — так мы называли ракетный комплекс нашей части, — в моих девичьих снах вселил в меня веру, что эта книга существует. Но я поступал именно с отрывками из этой книги. Читал весьма эксцентрично: падал на пол, бился, полз, взлетал ангелом, прятался ужиком за стульчиками. Это вызвало недоумение у экзаменационной группы. В первый день там был только Александр Иванович Романцов, заслуженный артист России, человек уровня Николсона… Блистательный актер, который сгубил себя своим отвратительным характером. Сейчас его, к сожалению, нет в живых. И он смотрел в глаза, не понимая, что происходит: худой сержант прячется за стульчиками, молится Богу, бьется головой об пол…
Я очень удивился, что прошел на следующий тур. Там уже сидел Владимир Викторович Петров, который набирал курс. Когда я вышел, Романцов ему что-то долго шептал на ухо. Мне кажется, я знаю примерный текст: будь аккуратнее, это совершенный дурак. Может броситься. Вот смотрите, сейчас опять начнет челом бить, читать отрывки из несуществующих произведений. Ситуация была для меня почти безнадежная — конкурс около 200 человек на место. Не имея блата, но имея дырку на военных штанах, даже 60 человек на место — это уже катастрофа. Но я стал единственным, кто поступил с первого раза на курс. Это какое-то было наваждение, барабан случайных цифр.
— А почему после такого блестящего поступления через год все стало так плохо, что руководитель курса сказал, в общем, страшные слова?
— «Я тебя пойму, если 1 сентября ты не придешь». Это был приговор. Петров был человеком мягким и никого не выгонял. Но подталкивал… По идее, его слова можно приравнять к приказу об уходе. Я был страшно зажатым. Я никогда не занимался в художественной самодеятельности, не читал стихи на табуретке. На моем зажиме многие педагоги оттачивали свое остроумие. Педагог по сценическому движению Кирилл Николаевич Черноземов говорил: «Вот Нагиев — наш русский Гамлет. Но если приглядеться, видно, что над человеком прапорщик надругался». Из-за переживаний лето для меня было тяжелым, прямо «добро пожаловать в ад»… Но 1 сентября я все же в институт пришел. И как-то потихоньку пошло…
Я все равно не был подарком, но благодаря тому же Черноземову проходил экзамены по вокалу, к которому у меня не имелось абсолютно никаких способностей. Черноземов был главный педагог по сцендвижению института и сидел в комиссии на других экзаменах. Я все четыре года пел на экзамене: «Шупе, шупета, твердим повсюду песню эту, шупе, шупета...» — и при этом странно двигался. Эти движения рождались от страха, но благодаря им и поддержке Черноземова я не завалил ни одного экзамена по вокалу. Он меня всегда защищал.
Как-то так сложилось, что я, Игорь Лифанов и Леша Климушкин (исполнитель роли олигарха Сильвестра Андреевича в сериале «Универ») стали со временем лучшими студентами и даже награждались за это поездками на Валаам. Наша тройка делала дико смешные капустники. Мы были единственными студентами, которых звали выступать в БКЗ «Октябрьский», и мы этот зал «рвали»!
— Вы ведь в кино стали сниматься еще студентом.
— Но это были всего лишь эпизоды! Я с однокурсником и другом Игорем Лифановым снимался у замечательного режиссера Виктора Титова в фильме «Дитя». Мы зарабатывали по 15 рублей за каждый съемочный день. Сколько дней работали — не знаю, но получили астрономическую сумму. Я чуть с ума от счастья не сошел и сразу поехал в ломбард и купил там жене черный спортивный костюм.
— Но у вас, наверное, много разных заработков было?
— Если попытаться восстановить очередность моих работ, то выйдет довольно печальная кривая. Сначала я был грузчиком на почте. Приезжала машина, и я из машины кидал внутрь помещения коробки: большие, маленькие. Потом меня уволили оттуда, потому что рассыпалась одна коробка, и я украл из нее тапочки. Красивые были тапки. До сих пор с отцом носим. Доказать мою вину не удалось, но меня турнули. Потом меня взяли грузчиком в булочную. Это была не просто булочная, а хлебный отдел универсама. Оттуда меня тоже турнули, потому что я с батона с орехами стряхивал орехи в поддон.
— Ели?
— Нет, почему ел. Я смотрел глубже. Я их ссыпал в пакет, прятал по карманам и носил орехи домой. Сам ел, мать грызла. Брат — нет. Он тогда служил. А когда всплыло, что ореховые булки выкидываются в зал без орехов, стали выяснять и поймали меня на этом неаккуратном обращении с батонами. И турнули. Я работал дворником, мел всю улицу Профессора Попова. Потом гардеробщиком. Еще бутербродами на Дворцовом мосту торговал, в ливрее возле казино на Невском стоял.
— Сразу после института вы поехали в Германию?
— Да, на два года. Но был вариант пойти в стационарный театр. Меня пригласили на просмотр в несколько петербуржских театров. Вызвали к Игорю Петровичу Владимирову в театр Ленсовета и в «Ленком», который потом переименовали в «Балтийский дом». Зарплаты там были рублей 70 или 90. Ненамного больше стипендии. Такое я не мог себе позволить. У меня была семья, и я все же предпочитал, чтобы ребенок ел фрукты, а жена под брюками носила красивые новые, а не штопаные колготки. Примерно тогда же я познакомился с ребятами из театра «Время», который гастролировал по Германии. Все ребята были где-то на десяток лет старше меня.
У них произошел конфликт, из-за которого из театра ушел Саша Половцев. Им нужна была замена, и Сашино место сразу занял я. Работа была очень тяжелой. Мы сами сидели за рулем, гнали машины с декорациями. Мой приход в театр совпал с моментом, когда там закончилась лафа. Ребята начинали, когда только открылся железный занавес, все русское и советское вызывало на Западе дикий восторг. Ты мог надеть шкуру медведя и сорвать аплодисменты в зале. На лубяном искусстве они проехали по всей Европе с бизнес-классами и проживаниями в крутых отелях. Но вскоре матрешками все наелись. Нужно было удивлять чем-то другим, а это уже тяжело. Но радовало то, что мы гонорары получали в марках. И семья была упакована прилично. Я заходил на дешевые рынки «одна марка — одна вещь» и привозил все, что было необходимо.
— Ваша актерская судьба развивалась любопытно, вы получили известность, когда, вернувшись из Германии, стали радиоведущим на радио «Модерн». Чтобы вас послушать, люди специально приезжали в Петербург из Москвы. Когда вы вели эфиры в открытой студии, перекрывали Невский.
— Да, но я же был не сам по себе. Радиостанцию создала Тамара Петровна Людевиг. Она же собрала прекрасную команду. Там работали Алла Довлатова, Гена Бачинский, Сережа Стиллавин, Сережа Рост, Алиса Шер и я. Встреча с Людевиг была очень важной: мудрая женщина, она учила не только профессии, но и жизни. Например, когда я стал довольно известным, она мне сказала: «Дима, тебя узнают. Известному человеку непозволительно ездить на «Запорожце». Подойди в бухгалтерию и возьми нужную сумму. Купишь себе приличную машину. Отдашь, когда сможешь». Так я стал ездить на «Жигулях».
— Вы вели самые крутые первые дискотеки в 90-е… Какой была ночная жизнь в Петербурге?
— Была совершенно безбашенная ночная жизнь. Если сейчас она безбашенная от плясок с выброшенным на пол коксом, то тогда она была безбашенная на грани опасности. Все, кто сидел в ночных клубах, — это была в основном братва. Братва с девушками, братва с братвой, братва с пистолетами. И в то время выживал и закреплялся тот, кто сумел вызвать у такой жесткой публики чувство какой-то близости и «свойскости». Таким человеком оказался я. Я никогда не был подобострастен, но относился к этим людям с уважением, умел на дружбу отвечать дружбой, на доброту — добротой, на жесткость — жесткостью. И в общем, я себя достаточно неплохо чувствовал, будучи знакомым со многими представителями и даже лидерами криминального мира того времени. Большинства уже нет в живых, к сожалению. Потому что для меня они во вторую очередь были бандитами, а в первую — хорошими парнями… Это мрачное время сделало их бандитами. А так милейшие были люди.
— Были моменты, когда в тот ваш период вы серьезно рисковали? Если не жизнью, то здоровьем...
— Собираясь каждый день, каждый раз на работу, мы дома прощались, читая стихи друг другу: «И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг!» — потому что каждый выход на улицу был сопряжен с неизвестностью. И на моем веку была масса перестрелок, в которых я отползал, прячась за кустиками, или, наоборот, оттаскивал кого-то из раненых товарищей. Я бы не хотел в это углубляться, потому что для меня никакой лирики, романтики в этом нет. В молодости мне казалось, что я в своей тарелке, но оглядываясь назад сейчас, я понимаю, что ни черта в этом хорошего не было.
— Возможно, поэтому ваш герой — физрук по прозвищу Фома — так популярен, что в нашей стране много людей, которые застряли в прошлом.
— Да, много людей, не нашедших себя в сегодняшней жизни, которая, может быть, даже где-то более жесткая, жестокая, стремительная и циничная. И второй момент — это знание материала. Я рисую своего героя с конкретных персонажей, наделяя его некой судьбой, а не просто пунктирными зарисовками. Ну и давайте не будем сбрасывать со счетов мой гигантский талант, который я вкладываю в эту скромную киноработку…
— Давайте вернемся к радио «Модерн», почему вы оттуда ушли?
— Тамара Петровна Людевиг, еще молодая женщина, сгорела от рака в две недели. Атмосфера сложилась такая, что пришлось с радио «Модерн» уйти. И мне, и Алисе. Было обидно — только стали нас узнавать, только стали ездить на наши эфиры специально из Москвы, только стали дергать на гастроли по стране, и все рухнуло в одночасье. А есть ведь нужно! Слава богу, от «Модерна» с течением времени отпочковался прапорщик Задов. Делали все серьезно. У нас была целая группа суперпрофессиональных людей. Режиссеры Аня Пармас и Андрей Балашов, Сережа Рост, который прикладывал немало усилий к написанию сценария, один из лучших питерских операторов Игорь Юров и один из лучших питерских гримеров Ирочка Кузьмина.
С нами сотрудничали большие артисты: Михаил Боярский, Александр Панкратов-Черный, Борис Щербаков, Любовь Полищук и Татьяна Васильева сразу согласились и работали с большим энтузиазмом, абсолютно на равных с нами. Людмила Марковна Гурченко, когда я ей предложил сниматься, согласилась не колеблясь. У нее было абсолютное чутье на молодость, на талант, на дерзость. Она была дико смешной и бесстрашной: предстала там в нелепом виде, ничего не стесняясь и при этом оставаясь сексуальной и красивой женщиной. О таких партнершах можно только мечтать!
Кстати, с Людмилой Марковной у нас были идеи делать совместный спектакль буквально с первого дня знакомства. Потом, когда «Задова...» закрыли, мы не перестали общаться, она была на моих спектаклях, в том числе и на «Кысе». Потом мы сидели в гримерке, разговаривали, смеялись. Поскольку я к ней не относился как к старшему товарищу, и она, в общем, меньше всего хотела быть похожа на учителя жизни. Мы не так много говорили об искусстве, она это не любила. Она совершенно потрясающий рассказчик. Но вот с совместным спектаклем мы не успели…
— А вот насчет «Кыси»... Скажите, а были предположения, что постановка продержится так много лет и к тому же станет самым кассовым российским спектаклем?
— Думаю, любой артист мечтает об этом и надеется. За это время всякое происходило. Я и с температурой сорок приезжал играть спектакль, не мог выйти из машины, мне «скорую» вызывали. Сделают мне укол, и я еле двигаюсь по сцене, потому что температура упала до 35 градусов. Как-то вышел играть «Кысю» со сломанным ребром, не понимая, как мне дышать, не то что как кувыркаться и изображать котика. Но начал играть и забыл о том, что ребро уходит куда-то в легкое. Я очень люблю этот спектакль, и зрители его любят тоже. Ему уже больше 15 лет, а зал «Октябрьский» в Питере полон. Дух авантюризма в нас силен. 28 февраля мы попытаемся собрать шеститысячный «Крокус Сити Холл» в Москве.
— «Кыся» — долгоиграющий проект, потому что он только ваш, и никто со стороны ни при каких обстоятельствах не может его закрыть. И это очень важно, ведь в вашей карьере, как мы уже обсуждали, случалось всякое…
— Да, моя жизнь — это в принципе этапы моих "задниц".
— Как вы переживаете такие моменты?
— Отползаю в угол с готовностью провести там всю оставшуюся жизнь, обхватив волосатые коленки и рыдая. А потом проходит какое-то время, появляется Константин Львович Эрнст на белом коне, вызывает к себе и говорит: «Малыш, теперь ты будешь работать в моей команде». И малыш начинает работать и лет восемь ведет одну-единственную программу — «Большие гонки». И потом практически молниеносно, спустя восемь лет, приглядевшись к малышу, ему дают какие-то более значимые проекты, в которых он, настрадавшись по настоящей работе, начинает впахивать. Вот так вот строится жизнь.
— Но ведь был период, когда вас с вашим скандальным имиджем не рисковали даже на «Новогодний огонек» пригласить, не то что программу вести.
— Да, это было на протяжении всей моей творческой жизни, периодически звонили и говорили, что руководство практически созрело тебя пригласить в «Новогоднюю ночь». Я стирал трусики, гладил носки и уже сидел на чемоданах, но дальше звонков это не шло. И сейчас, когда я приезжаю на съемки «Новогодней ночи на Первом канале», я думаю: как хорошо, что на небе кто-то кашеварил и решил бросить щепотку и моего тоже дарования в общий котел первоканальской команды.
— Какие у вас сейчас проекты в кино?
— Только что закончились съемки третьего сезона такого эпохального полотна, как «Физрук». Съемки продолжались год, и я надеюсь, что скоро зритель увидит плоды года пахот и мучений. Полным ходом идут съемки сериала «Два отца и два сына». Я подумал: чего в стране, где запрещен итальянский сыр, кокетничать. Предлагают работать — надо работать. Это то, что касается непосредственно телевидения. Через два месяца замечательный наш российский режиссер Радда Новикова начинает съемки полнометражного фильма «Как ангел», где я путем интриг и запугиваний получил главную роль. Это философский эпос, в котором я оставляю большое место для юмора. Он об умершем человеке, которому дается какое-то время, чтобы сделать хоть что-то хорошее на земле, перед тем как его заберут в ад или в рай. И этот мот и кутила, будучи уже практически ангелом, пытается за выделенные ему несколько дней исправить ошибки всей своей жизни. Надеюсь, что получится некая философская притча, надеюсь, что в ней появится кто-то из западных звезд. Мы люди не гордые, мы будем рады любой заезжей знаменитости.
— Сколько у вас сейчас вместе с телепрограммами съемочных дней в году?
— Боюсь считать. Если окажется, что меньше трехсот, для меня это будет удивление: как же так, я целых 60 дней в году отдыхал, а так спекся. А если их будет больше, то я могу просто покончить с собой, поняв, что жизнь проходит в прокуренном киновагончике с лотком кинокорма. Я сегодня снимался с Людмилой Алексеевной Чурсиной, она сказала: «Тебе не кажется, что так и жизнь может пройти?» Мне иногда так кажется. Но я гоню от себя эти мысли. У меня нет другой жизни и на сегодняшний день нет возможности что-то изменить, а может быть, даже и желания. Это и хорошо, и страшно.
