Харизматичный Эдек (Стивен Фрай) и его взрослая дочь Рут (Лина Данэм) прилетают в Польшу в феврале 1991 года. Они оба давно живут в Америке, но тут в Польше их настоящие корни: когда-то у отца Эдека, польского еврея, были своя фабрика в Лодзе и прекрасный фамильный дом. В 1940-м всю семью арестовали и отправили в Освенцим: выжил только совсем юный в то время Эдек и его невеста. Теперь спустя пятьдесят лет Рут хочет посмотреть на места, где ее родители родились, выросли и едва не погибли.
Прогулка по Польше начала 90-х не будет легкой: разруха в клозетах и головах, нищета, финалистки конкурса красоты, неотличимые от «ночных бабочек» (а скорее всего, одновременно и то, и другое), развалины старых домов, в которых ютятся семьями. Все можно купить парой зеленых банкнот: и номер в отеле, и таксиста на всю неделю. Опознавая в приезжих «американцев», им будут впаривать как старый хлам, вроде старых утюгов и зубных щеток, так и семейные реликвии, когда-то по праву принадлежавшие семье Эдека.
«Моя семья» снята сразу в трех жанрах: это и драма взаимоотношений папы и дочки, и трагедия польских евреев, прошедших ад Второй Мировой, и ностальгическая трагикомедия о 90-х, которые Россия переживала примерно так же, как и Польша. Мы не знаем, где авторы нашли «Лодзь» и «Краков» тридцатилетней давности, но они на экране выглядят максимально аутентично, пугающе уныло и мрачно: с остатками социалистических лозунгов на кирпичной кладке, со стихийными рынками в темных закоулках и с маленькими островками капитализма в виде роскошных (по меркам 1991 года) отелей в центре города. Эдека и Рут сопровождает на своем стареньком автомобиле пан Штефан — в этой роли очень приятно узнать Збигнева Замаховски, игравшего у Вайды и Кеслевского. Пан Штефан спит со своей сватьей («Так дешевле, мы же в Польше»), угощает своих пассажиров самогоном и домашними «хрустиками» и на время поездки становится их лучшим другом — своего рода «хорошим поляком» в противовес полякам «плохим», которые узурпировали дом героев, их фабрику, их фарфоровый сервиз и все остальное.
Режиссер старается не выставлять моральных оценок, но все равно кажется очевидным, что коллективная вина — на всем народе. Освенцим называется «музеем», в нем можно купить сувенирные открытки, по нему гуляют туристы (но для бывших узников — специальные тележки. «Хоть что-то», — резюмирует Эдек). Поляки или агрессивны, или, наоборот, подобострастны с иностранцами, в любом случае не на равных — одну страну они уже потеряли, и не совсем понимают, в какой окажутся завтра. У Эдека и Рут с прошлым тоже сложные отношения: Эдек бежит от воспоминаний, для него «стена это просто стена», а «сервиз — это просто сервиз». У Рут же хроническая депрессия, связанная прежде всего с тем, что папа с мамой ничего ей никогда не рассказывали, только просыпались с криками каждую ночь. Теперь Рут в состоянии исступления ест шоколад плитками, а по ночам обновляет на руке самодельную татуировку с лагерным номером — точно такая же есть и у ее папы.
В итоге авторы выбирают из трех возможных путей самый легкий и беспроблемный, заканчивая историю ожидаемым сближением отца и дочери. Для этого им, кажется, не было даже необходимости куда-то ездить, достаточно было просто сесть, поговорить и признаться друг другу в любви. Старое еврейское кладбище с покореженными плитами так и осталось гнить, паразиты, что когда-то выжили семью Эдека, продолжают пить чай за чужим столом, а девушка в разноцветных лосинах продолжает искать знакомства с иностранцем в лобби отеля, уже не особенно думая о том, еврей это или не еврей.
{current_photo_index}/{total_photo_count}
