«Как в непогрешимо верном зеркале, отражалось на нем все, что происходило на сцене, — вспоминал ученик Константина Сергеевича, актер МХАТа Всеволод Вербицкий. — Оно менялось ежесекундно, и тысячи оттенков и переживаний волшебно сменялись на нем. Вот он весь нагнулся вперед... Глаза весело горят. Он громко и заразительно хохочет... Это значит — актеры живут и действуют по правде, и на сцене — праздник! Вот он откинулся назад. Брови нахмурены. На лице суровость сменяется скукой и равнодушием... Это значит — актеры начали представлять, сбились на штампы, и на сцене — будни. Обмануть его со сцены было невозможно!»
Он признавал, что может сыграть не все.
Признавал... И играл — не все.
«Когда после генеральной репетиции «Села Степанчикова» Владимир Иванович Немирович-Данченко отобрал у него роль полковника Ростанева и передал ее Массалитинову, театр ахнул и ужаснулся в ожидании: что же будет? — опять же из воспоминаний Вербицкого. — Ничего не было! Он беспрекословно подчинился авторитету режиссера, хотя роль полковника наряду с доктором Штокманом считал наиболее удачной из всех, им сыгранных. Ни звука протеста, ни слова ропота не услышали мы от него по этому поводу. Раз Владимир Иванович считает, что он плох, значит, так оно и есть. Когда Владимир Иванович после просмотра «Мудреца» делал замечания всем участникам, надо было видеть, как Станиславский с видом почтительного, робкого новичка выслушивал указания режиссера и, как старательный ученик, аккуратно записывал в тетрадку все, что тот говорил».
И еще Станиславский понимал, как волнуются другие. Константин Сергеевич был предельно доброжелателен и вежлив, встречаясь с молодыми актерами. «Когда перед вступительным экзаменом в Художественный театр он подходил к экзаменующимся, близким к обмороку от страха перед предстоящим испытанием, с ласковой, доброй улыбкой, — продолжает свой рассказ Вербицкий, — с каждым здороваясь за руку, говорил им несколько успокоительных, ободряющих слов, у всех на душе становилось светло и радостно... В зависимости от того, каким ты явился перед ним, он мог быть с тобой и суров до грубости и ласков до нежности.
