Мария Владимировна гораздо быстрее, чем предполагала, оправилась от родов и тут же приступила к работе. Крошечному Андрею взяли няню, Анну Сергеевну, потому что родители много ездили и выступали.
Из воспоминаний А. Менакера:
«Анне Сергеевне было 70 лет. Когда я договаривался о зарплате, которую она упорно называла «жалованьем», Анна Сергеевна поставила непременное условие: помимо жалованья — ежемесячно два килограмма «конфетов по выбору» и полтора литра водки. Прямо скажем, я был несколько напуган... Но оказалось, это просто метод лечения... И вот няня поселилась у нас. Она родилась в Нижегородской губернии и окала, говорила «утойди», «офторник», «скоровода»...»
Из воспоминаний родственника Леонида Менакера:
«Андрей стучал по своему столику ложкой и чеканил: «Пе-ли-бер-да!», что означало «белиберда». Ругал он ее, няню, тоже нерядовыми словами: «Нянька, ты как соплюшка! Как коова... Как медведь!» Невозмутимая Анна Сергеевна продолжала делать свое — они с Андрюшей хорошо понимали друг друга».
Но вспомним, в каком году родился Андрей — март 1941-го. 22 июня началась война. Мария Владимировна поехала с сыном в эвакуацию, по дороге он тяжело заболел.
Из воспоминаний Марии Мироновой:
«Добирались мы до Ташкента недели полторы. А когда доехали, ему стало совсем плохо. Подозревали тропическую дизентерию. У поселившихся напротив нас Абдуловых от нее умер сын. Две недели мы с няней носили его попеременно на руках, а жили мы в комнате с земляным полом. Это были бессонные ночи, когда я слушала, дышит он или нет, и мне казалось, что уже не дышит. Он лежал на полу, на газетах, не мог уже даже плакать. У него не закрывались глазки. Я жила тем, что продавала с себя все. А на базаре толстые узбеки, сидящие на мешках с рисом, говорили мне: «Жидовкам не продаем», они упорно принимали меня за еврейку. Врач сказал, что спасти сына может только сульфидин. Я заметалась в поисках лекарства по Ташкенту, но безуспешно. На Алтайском базаре я встретила жену летчика Громова, который в 1937 году совместно с Юмашевым и Данилиным совершил беспосадочный перелет Москва — Северный полюс — США, а теперь был командующим ВВС Калининского фронта. Узнав, в каком я положении, она сказала: «Я вам помогу». <...> Через несколько дней у нас был сульфидин».
А вот еще одно воспоминание, любовно сохраненное Марией Владимировной, — друга семьи Ореста Верейского. И относится оно к тому времени, когда Андрей только-только пошел в школу: «Когда мы впервые пришли в дом к Мироновой и Менакеру, к нам подошел сын — весьма плотный рыжеватый мальчик, который, знакомясь с моей женой, щелкнул каблучками и изрек: «Пикантная мордашка!» Родители наперебой пытались объяснить мальчику бестактность его поведения, но хохот стоял всеобщий. «Сколько тебе лет?» — «Восемь».
«Ты говоришь, что я плохой сын. Было бы глупо тебя переубеждать»
А вот письмо самого Андрея — матери на гастроли. Это 1951 год, Андрею 10 лет. И он уже артист и думает о поступлении в институт!
«Здравствуй, дорогая Мамочка! Ты просила меня написать, как мы живем. Мы живем хорошо и с папой совсем не ссоримся. В доме все в порядке. Тебя, наверное, интересует, как я выступал? Это был очень большой и интересный концерт (что я совсем не ожидал)... Народу было очень много, и совсем неожиданно пришел папа. Вначале я, конечно, очень волновался, но после первого выхода почти все прошло. Принимали весь концерт хорошо, даже очень хорошо. В 1-ом отделении я делал 2 свои пантомимы, которые всем очень-очень понравились (много хлопали). Я объявлял много номеров и поэтому был вроде ведущего. Во 2-ом отделении мы с Толей Макаровым (кстати очень способный парень) делали три сценки: «как в разных странах мира отвечают на урок». Об этой сцене между прочим и написано в газете. (Мы тебе ее посылаем). Мамочка, вообще, я остался очень доволен, что все-таки прилично получилось. В театре мне даже объявили благодарность. Сегодня я туда схожу и возьму копию приказа (это нужно для поступления в ВУЗ)».
