Помню такой случай. Как-то один наш одноклассник забежал к Андрею домой, да не застал. Ему открыл Менакер. Одноклассник говорит:
— Очень нужно позвонить!
— Пятнадцать копеек! — отчеканил папа Андрея.
Мальчик опешил — это же большие деньги для школьника, у нас пирожки в столовой давали даром, а на 15 копеек можно было в кино сходить... «Ну, — он подумал, — дядя шутит», — и начал звонить. Менакер же нажал на рычаг:
— Пятнадцать копеек!
Мальчик покраснел, отдал последние деньги, позвонил и вышел обиженным. А потом в кармане нашел у себя рубль, подброшенный отцом Андрея, и понял, что его разыграли. Это, конечно, было удивительно: мы-то привыкли, что взрослые — люди серьезные. Кстати, Андрей тоже обожал придумывать шутки. Позвонить кому-нибудь, разыграть — это у него было в порядке вещей!
С одной стороны, он был приучен к дисциплине. С другой — внутренне оставался свободен. Миронов доверял родителям все, а это знак, что они имели к нему подход. Я заметил, что Мария Владимировна уже с первого класса знала нас всех по именам, из каких мы семей, была в курсе всех наших школьных событий. Мы знали, что мама Андрея любит порядок и чистоту, и в ее присутствии старались быть аккуратными. При этом родители Андрюши отличались хлебосольством. Вот сколько Андрей приведет одноклассников — столько Мария Владимировна и накормит... Иногда Менакер и Миронова приходили в школу на наши классные вечера, что всегда производило настоящий фурор. Артисты такого уровня запросто сидели на стульчиках в нашем актовом зале! Мария Владимировна и Александр Семенович пользовались у нас большим авторитетом. Когда у Андрея не хватало аргументов в споре, он срезал нас так: «А мама (или папа) говорит, что это так!» И мы соглашались: ну, раз такие люди сказали — значит, это и правда так...
Но маменькиным сынком Андрей не был! Помню наши мальчишеские «сходки» во дворе, когда кто-то с кем-то выяснял отношения. Все дрались, и Андрей дрался! Хотя по большому счету он мог высмеять куда больнее, чем избить. Язык у Миронова был острый, и вскользь пущенное им замечание потом подхватывали все. Казалось бы, до крайности самоуверенный мальчишка, но я-то знал, что Андрей часто стеснялся. Были у него и комплексы, что, может, он не такой ловкий, не такой сильный... Но Андрей компенсировал свои сомнения нарочитым бравированием: «А вот я научусь и буду лучшим!»
Утесова называл дядей ледей
Под конец школы мы стали часто бегать в кино. И наши кумиры менялись в зависимости от того, какое кино крутили в тот месяц в кинотеатре. Когда вышла «Карнавальная ночь», мы все любили Гурченко и покупали открытки с ней, пели песню про пять минут. Когда вышел фильм «Летят журавли», все хотели быть похожими на мужественного Бориса в исполнении Баталова и рассуждали, что также пошли бы добровольцами. А Самойлова нравилась как красивая девушка: вот бы такую встретить в жизни! Потом появилось итальянское кино, и волнениям нашим не было предела. Андрей то и дело врывался в класс со словами: «Потрясающе! Вы видели «Утраченные грезы»?» Мы, конечно, еще не видели, Андрей всегда был первым...
Потом загремело имя — Олег Ефремов. Этот человек поставил какой-то необычный спектакль в филиале МХАТа. Билетов нет и не будет! Андрея это не смущает: будем прорываться! Такое нельзя пропустить! Стоим в очередях, придумываем всякие хитрые способы и билеты добываем. Потом у Андрея новая тема: открылась выставка Глазунова. Запрещенный художник. «Это нельзя пропустить!» — опять уверенно говорит Андрей. Ради того, чтобы успеть до закрытия выставки, пришлось сбежать с уроков. Да, очень интересным было наше школьное время, потому что после смерти Сталина постепенно стали что-то разрешать. Например, разрешили Есенина. Стал звучать джаз, приехал ледовый балет из Вены... И с Андреем на что угодно удавалось достать билетик, тем более что ему было у кого попросить. Что уж там говорить, если Утесова он называл «дядя Ледя» и иногда приносил от него контрамарки на концерты.
