Помолвка была стремительной. Он сделал Шуре предложение всего за несколько недель до свадьбы, когда оба плыли из Вятки в Нижний на пароходе. Сделал, возможно, не столько от большой любви, сколько от отчаяния, одиночества, тоски по чему-то давно мечтавшемуся, но никак не сбывавшемуся в жизни...
Коснувшись палитры длинной кистью, он на секунду замер, внимательно вглядываясь в строгое лицо святого и слегка прищурив глаза, чуть отпрянул назад. Под каблуком хрустнул сучок, нога, соскользнув с него, поехала в сторону. Взмахнув руками, Виктор Михайлович попытался сохранить равновесие и увидев, как потек красной краски, брызнувший с кисти, расплывается на синей блузе, машинально посетовал в уме: «Вот ведь незадача, только что чистую надел, Шурочке опять хлопоты...» В следующее мгновение художник, онемев от ужаса, уже стремительно летел с высоты лесов вниз, туда, где серел каменный пол Владимирского собора.
Истошного крика мальчишки-подмастерья «Виктор Михалыч убился!» Васнецов уже не слышал. Как и испуганного гомона рабочих, сгрудившихся вокруг его распростертого на полу тела. Не видел взволнованного лица прибежавшего доктора. Глаза открыл лишь дома. В крошечной комнатке было сумеречно, почти темно, лишь угол беленой печки слегка выступал из мрака...
«Шура, Шурочка», — позвал он слабым голосом, но вместо жены в дверь просунула голову дочка Таня и увидев очнувшегося отца, со счастливым визгом кинулась ему на шею. Виктор Михайлович глухо застонал. Болело все: спина, руки, голова, набитая клочьями тяжелого свинцового тумана. В болезненном вихре кружились в мозгу обрывки разрозненных картин, в которых недавно пережитое смешивалось с событиями минувшими. На какое-то мгновение показалось, что лежит он вовсе не на кровати в киевской квартире, а на толстой войлочной кошме в гостиной родительского дома.
Дом Михаила Васильевича Васнецова, священника села Рябова, что в девяноста верстах от губернского города Вятки, был просторным: в пять окон по фасаду, наверху мезонин с полукруглым окном и небольшим балкончиком. Вот только топить весь дом в зимние морозы было дорого, а потому на ночь дети нередко укладывались в гостиной подле печки, расстелив на полу толстые войлочные кошмы и навалив на себя поверх одеял овчинные тулупчики.
