Когда «Русская песня» только начинала творческую деятельность и об ансамбле еще мало кто знал, мы оказались на гастролях в Ялте. Первое отделение было сборным, но зрители особенно бурно реагировали именно на наше выступление. Второе отделение полностью отводилось Махмуду Эсамбаеву. Из кулис мы завороженно наблюдали, как великий артист будто парит над сценой, поражая публику пластичностью и красотой движений.
После концерта вышли из театра и направились следом за Махмудом Алисултановичем к ялтинской набережной. Он двигался степенно, царственно, с удовольствием общался с поклонниками, принимал букеты цветов, улыбался. Мы восхищенно наблюдали за ним на расстоянии. Вдруг Эсамбаев стал озираться по сторонам, словно выискивал кого-то. Его взгляд остановился на мне: «Надя, девочки, идите сюда! Что вы там стоите?» Подошли... Взяв меня за плечо, он обратился к окружившей его толпе: «Смотрите на эту девочку и запоминайте. У нее большое будущее! Она прославится со своим коллективом и будет любима людьми. Это говорит вам Махмуд Эсамбаев!» Так что сами понимаете, у меня просто не было иного варианта, кроме как добиться успеха!
— Вам неоднократно доводилось представлять русскую культуру за рубежом. Какие гастроли запомнились особенно?
— В 1989 году «Русская песня» и государственный оркестр народных инструментов имени Осипова отправили на гастроли в Америку. Первое отделение было за нами, второе — за оркестром. Скомпоновали программу так, что равнодушных на концертах не было. Не только зрители, но и журналисты были в диком восторге. Мою фотографию напечатала во всю первую полосу «Нью-Йорк Таймс». Когда на пресс-конференции я взахлеб рассказывала о характере народной песни, репортеры, по-моему, не слушали переводчика, только смотрели на меня как на диковинку и бесконечно фотографировали. Интерес к советским посланникам, носителям русской культуры был высочайшим. Но пресс-конференцию я едва не сорвала — в номере отеля случилось ЧП.
Меня и руководителя оркестра Осипова отправили в Нью-Йорк на два дня раньше, чем коллективы. На Манхэттене предоставили апартаменты в шикарном отеле. Для меня это было диво дивное — такого интерьера и обустройства раньше никогда не видела.
В Нью-Йорке жили знакомые эмигранты — семейная пара. Звоню им:
— Я прилетела! — и называю адрес.
Приятель в ответ:
— Отлично! Через полчаса подъеду.
Я тем временем отправилась в душ — через час в холле гостиницы должна была состояться пресс-конференция. Вместо привычной ванны номер оборудован прозрачной душевой кабинкой с раздвигающимися дверцами. Вошла, сомкнула дверцы, они защелкнулись. Помылась, а выйти не могу — кабинка не открывается. Пробую и так и сяк, дверцы словно срослись. Понимаю, что оказалась в плену. И позвать некого... Тогда я махнула через верх. Между кабинкой и потолком зазор — сантиметров тридцать, а я мокрая, стенки кабины скользкие... Как не разломала душевую и не переломалась сама — одному богу известно. Когда выпрямилась невредимая на полу, стала дико хохотать.
Так вот, стою и гогочу над собой, представив все со стороны. В это время в номер постучали — пришел приятель. Встречаю его в полотенце, заливаясь смехом.
— Что такое? — спрашивает.
— Зайди, — говорю, — в ванную, покажи, как двери открываются.
Он тыкает пальцем в кнопку, и я ощущаю себя полной дурой — настолько все очевидно...
В Америке мы бывали неоднократно. И всегда на всех наших выступлениях залы были битком. Выступали даже в Карнеги-холле, куда приходили дамы в вечерних платьях, мехах и бриллиантах. Искры от их украшений были видны даже со сцены. И эта чопорная публика совершенно преображалась к концу концерта! Зал, что называется, неистовствовал. Приходили и эмигранты, которые после концерта сидели в слезах. В один из приездов cлучилось и такое, что серьезные люди предложили мне остаться.
— Как же я брошу коллектив? — недоумеваю.
