В мае 1817 года «Санкт-Петербургские ведомости» пригласили публику и родителей на выпускные экзамены Царскосельского лицея. После этого ученики разбили колокол, который шесть лет собирал их на занятия, и каждый взял на память осколок. Впоследствии это стало традицией. Для первого, пушкинского выпуска директор Егор Антонович Энгельгардт распорядился изготовить из чугунных осколков памятные кольца в виде переплетенных в дружеском рукопожатии рук и лично надел их юношам со словами: «Идите вперед, друзья, на новом вашем поприще! Храните правду, жертвуйте всем за нее; не смерть страшна, а страшно бесчестие; не богатство, не чины, не ленты честят человека, а доброе имя, храните его, храните чистую совесть, вот честь ваша. Идите, друзья, поминайте нас...»
Вольховского ждала гвардия, Горчакова — дипломатия, Матюшкина — флот, Илличевского и Костенского — финансы, Стевена и Комовского — министерство просвещения, Корфа и Яковлева — юстиция. Пушкин был определен в Коллегию иностранных дел с чином коллежского секретаря. Прощаясь с альма-матер, питомцы дали друг другу клятву «...и последний лицеист один будет праздновать девятнадцатое октября».
После окончания лицея «чугунники» не забывали друг друга. Первые годы девятнадцатого октября они приезжали в Царское Село, обходили памятные места, обедали в доме директора, принимали участие в лицейском празднике. Потом стали собираться тесным кружком на «лицейский обед» в Петербурге, чаще всего на квартире Миши Яковлева. Их объединяло то великое братство, которое Энгельгардт называл «лицейством», и принадлежность к этому братству не могли разрушить ни годы, ни расстояния, ни разность политических воззрений.
На другой день после восстания на Сенатской площади князь Горчаков, занимавший высокий дипломатический пост, узнав, что по всему городу идут аресты, примчался на квартиру к своему однокашнику Ивану Пущину с заграничным паспортом и известием о том, что капитан корабля, стоящего под парами, готов взять его на борт. Жанно понимал, как серьезно рисковал карьерой Александр, но уехать не согласился — счел это бесчестием — и остался ждать ареста. Вероятно, в тот же день и Энгельгардт встретился со своим воспитанником, чтобы забрать у него на хранение портфель с лицейскими рукописями. Пущин получил их только тридцать один год спустя, после ссылки.
