Если у кого-то сложилось впечатление, что мы только и делали что веселились, — разочарую. По вечерам Ордынский нередко собирал нас, чтобы обсудить сцены, которые предстоит снимать на следующий день, отрепетировать все до мелочей. Мне это было важно: я не умею импровизировать, иду на поводу у режиссера, если, конечно, ему верю. Вася был актерским режиссером, умел с нами работать. Исполнители, явившись на площадку, не просто отправлялись в кадр — мы точно знали, как и что играть. А еще нас окружали единомышленники. Даже костюмерша, которая меня одевала, знала сценарий от корки до корки. Все становились большой дружной семьей, работать было легко, конфликтов не возникало.
На съемки часто наведывался автор сценария Георгий Владимов. Восприняла его не сразу, из-за родимого пятна на пол-лица и короткой, как у уголовника, стрижки он производил мрачное впечатление, но оказался трогательным, безумно стеснительным человеком. Поскольку «Большая руда» была одной из первых его работ в кино, Владимов смотрел на все восторженным взглядом. Когда собирались вечером, глаз не сводил с артистов, наблюдал за нами с детским вниманием. Все ему было интересно: как себя ведем, что читаем, какие анекдоты рассказываем. Жаль, что писателя выдавили из страны, объявив диссидентом, и что его замечательные повести «Верный Руслан», «Три минуты молчания» изымали из библиотек. Жаль, что назад он вернулся лишь для того, чтобы упокоиться на Переделкинском кладбище...
Часть эпизодов «Большой руды» снималась в павильонах «Мосфильма». Как-то Ордынский окинул взглядом Урбанского и заявил: «Женька, надо похудеть, ты очень поправился, ешь, наверное, много». И Женя сел на «диету», приходил в студийную столовую и заказывал: «Мне, пожалуйста, пять хеков без гарнира». Однажды пригласил:
— Лариска, пойдем чайку попьем.
Я, наивная:
— Ну пойдем.
Пришли к буфетчице: «Марин, налей «чайку», мне — стакан, а ей — полстакана». Марина налила, даже чайные ложечки положила на блюдечки. Мы размешивали ими коньяк и хохотали.
В один из выходных всей группой ездили в лес на шашлыки, я так повеселилась, что забыла там пальто: сняла, повесила на дерево, а оно слилось с рыжей осенней листвой. Хватилась, когда доехали до Москвы. Жалко, пальто было модным, замшевым, привезла его из Парижа.
Женя был одержим работой, неутомим, снимался как заведенный. Он и погиб на съемках. История известная: отказался от каскадера, сам неудачно исполнил трюк... В его смерти многие винили жену Дзидру Ритенбергс и режиссера Алексея Салтыкова. Дзидру — за то, что увела Женю из семьи, которой он оставил все и поэтому не упускал ни единой возможности заработать на квартиру. Они действительно жили в Театре Станиславского, в труппе которого Женя служил, спали в декорациях. Урбанскому приходилось сложно. За трюк тогда доплачивали четыреста пятьдесят рублей — как за девять съемочных смен, большие по тем временам деньги. Они были для него совсем нелишними.
Разве можно обвинять режиссера? Разве он хотел гибели артиста? Правда, я слышала, что Женя удачно исполнил трюк с первого дубля. Надо было на этом остановиться, но решили снимать второй. Он оказался для Урбанского роковым...
С Георгием Жженовым мы встретились на фильме «Человек не сдается». Я играла девушку, которая приехала навестить любимого в часть, где тот служил, но началась война, Жженов — командира Красной армии. Он оказался симпатичным человеком, отнесся ко мне по-доброму, сниматься с ним было легко, понимали друг друга с полуслова.
